А теперь команда, которую она сама собрала, часть из которой собственноручно убила, за которую робела и которую ругала, была готова избавиться от нее, как ублюдки отца. По неясной причине, все повторялось. И это ранило сильнее, чем любой удар клинком.

Хортенсия вновь чувствовала себя преданной.

Вот только теперь она не могла схватить за руку Адель и кинуться вместе с ней вглубь Пиратских Убежищ, чтобы принять самое невероятное решение в своей жизни. Теперь Адель тоже была против нее. Подруга, чьи побои она сносила в детстве, ради которой воровала вещи у торговцев и за которую была готова разделать мир на куски, отвернулась от Чайки.

Естественно, капитан осознавала, что это исключительно ее вина. Ей стоило сразу, после проклятого шторма, рассказать обо всем подруге, сразу, еще до спуска под воду, явить на свет правду. Тогда сейчас ей было бы легче. Но Обри сглупила и струсила. А потому теперь была вынуждена разгребать последствия своей тупости и трусости. И поделом ей.

Она понятия не имела о том, что творилось на корабле. Лишь догадывалась, что они попали в штиль, основываясь на том, что корабль неподвижно стоял, не качаясь на волнах. И основываясь на том, как урезали ей воду и еду. Бернадетта, которая первые три дня занималась ее ранами, не обмолвилась об этом и словом, лишь сообщив, что все хотят поединка. Поединка, который должен будет определить, останется ли она капитаном. Вопрос был в том, мертвым ли или живым.

Поединок за должность капитана был единственным разумным решением, поскольку проступок Чайки не регламентировался ни по одному из двадцати пяти пунктов Пиратского Кодекса Чести.

Довольствуясь скудной едой и молчанием старпома, капитан коротала свои длинные дни. Пока сегодня к ней не подселили соседа, кратко уведомив ее о прекращении выдачи пайков, а незнакомца – о том, что следует сидеть с закрытым ртом.

– Кто ты такой? – задала Хор вопрос, стоило камере вновь погрузиться во тьму и на всякий случай отодвигаясь от чужака. Оружия у нее не было (спасибо команде, которая так любезно разоружила ее), а надеяться на силу тела было бессмысленно – оно еще не оправилось от ран, да и скудная еда не была хорошим подспорьем для накопления силы. А потому, задумай этот парень убить ее, у Обри не было бы никакого шанса выжить.

– Николас Кортленд, корсар, – в темноте блеснули зубы, когда чужой рот расплылся в печальной улыбке. – А ты?

– Хортенсия Обри, капитан этого судна, – отчеканила Чайка, замечая по движениям тьмы, как бывший корсар опустился на пол, не сводя с нее, надо полагать, любопытного взора.

– И что же капитан делает в этом… – он обвел рукой их мрачную каморку, – замечательном месте?

– Ждет расплаты за свою ложь, – спокойно отозвалась она, понимая, что недоговаривать и скрывать что-либо уже не имело никакого смысла. Так почему бы не поговорить со своим братом по несчастью? Хоть отвлечется от своих поганых мыслей. – И что же корсар забыл на моем корабле?

– Я просто пытался выжить, очень удачно, что твои люди не заметили меня в суматохе, которая началась после того, как… как капитан унизил тебя, – раздался голос Николаса из тьмы и Чайка сразу поняла – ему ой как не понравилось шоу, устроенное капитаном, чьего имени она не знала. Хоть кто-то сострадал ей.

– Ты ведь не из команды «Черной лани», тогда что ты забыл с теми ублюдками? Может, ты и вовсе никакой не корсар, а, Николас Кортленд? – Хор выпрямила спину, поморщившись от раны в боку. Она понимала, что ей лучше не хорохориться перед чужаком, но, желая вывести того на чистую воду, не могла остановить себя. Некоторые фрагменты ее личности были доведены до автоматизма и избавиться от них было почти нереально.