Что это… что это с его лицом?

Что с ним случилось?!

11. Глава 10 НАДЯ

Вся нижняя часть его лица усеяна белыми квадратами пластыря, а там, где мини-наклейки отсутствуют, виднеются царапинки и ранки с запекшейся кровью.

Кое-где уже чернеет щетина, видимо, отросшая к вечеру.

— Д… — издаю я невнятный набор звуков, — что это произошло?!

Даже плевать, что Родин меня тащит за локоть к дальнему углу фойе. У него половина лица повреждена!

— Мне стоило знать, что ты опять придешь, — срывающимся тоном начинает он, но осекается, когда я сжимаю теплую массивную руку.

— Что это у тебя на лице? Порезы?

— Неудачно побрился, — слишком быстро бросает он. — Что ты здесь делаешь?

Неудачно? Если отрубить себе руку во время заготовки фарша, то это «неудачно» приготовил котлеты?

Родин явно распаляется от моего оторопелого и пристального взгляда, но в последнее мгновение берет себя в руки.

— Ну, за первые полчаса я закончила кроссворд четвертой сложности, — тяну я, — а потом Виталик рассказал…

— Виталик, — повторяет он, словно я упомянула серийного маньяка, — Виталик.

Его взгляд перемещается с одного администратора на следующего, а губы изгибаются жесткой линией.

— Кто из них Виталик, поведай мне, — нетерпеливо требует он.

Мою серию задорных смешков, скрывающих нервозность, он воспринимает привычным образом. Глядит мне в лицо неотрывно.

Ау, кто это завис, как человек с приветом?

Родин вообще замечает, что иногда выпадает из разговора, застывая с немигающим взглядом?

— Он уже, — бодро объясняю, — ушел. У него бабушка уезжает на дачу. Он поможет ей сесть на электричку. К слову, об отъезде. Везувий, нам нужно серьезно поговорить. Если я полечу с тобой во Францию…

— Ни слова, — кончиком носа он задевает мой нос, — про Францию и твою обычную чепуху.

— Что же, — вскидываю я руки, — тогда говорить! О чем?

Какой холодный нос у господина Вулкана. Но в глазах — жар, который вызывает у меня невероятное нетерпение. Даже не знаю, чего я ожидаю. Но так жду! Моя ладонь поднимается, чтобы лишь на миг коснуться царапин на том месте, где должна быть щетина.

Везувий резко отстраняется.

— Хорошо, — приговаривает Родин сбивчиво, — раз пришла, хорошо. Ты… — От перенапряжения он, кажется, краснеет. — Ты, Помпон, просто невероятна, клянусь всем…

— … Всем чем? — переспрашиваю, когда он не продолжает.

Я уже привыкла, что не могу отвести от него взгляд. Только бы научиться получать от этого лишь удовольствия… Но нервозность сковывает даже конечности. От попытки соотнести воспоминания прошлой ночи с реальностью нахождения прямо напротив него у меня шевелятся волосы.

Поднимаю голову, чтобы не размазываться. Почему я надела этот клоунский свитер? Ах да, он — мой любимый.

А если Везувию не нравится, то может не смотреть. Обнаженной я ему не нравлюсь, в одежде — тоже, что ему вообще надо?

Правда, он сказал вчера, что я «роскошно» красивая. Не знаю относительно «роскошно», но я точно очень симпатичная, и всегда нравилась мальчикам.

И глядя на угрюмое, явно что-то просчитывающее, выражение на лице, я готова потребовать, чтобы он в точности повторил сказанное вчера в постели. Вот прямо сейчас. Слово в слово.

— Что это? Что это ты жуешь?

Я как раз переворачиваю во рту желтый леденец «Дутти-Фрутти». Но конфетка-то непростая: только с виду леденец, а внутри — карамелька. Какая наглость интересоваться содержимым моей ротовой полости.

— Сосульку жую, — ерничаю я, и он скрещивает руки на груди самым противным образом. — Сорвала с подоконника твоего номера.

— Парапет, а не подоконник.

— Подожди, сейчас запишу, — делаю вид, что достаю ручку. — Мы, бедные неучи, хватаемся за огрызки знаний, где только получится. И от кого попало.