Они расположились на бордюре, отделяющем тротуар от небольшого сквера, пили горячий кофе из автомата и ели багет, разломанный пополам.

Входная дверь отеля была не заперта. Портье дремал, лифт не работал. Поднимаясь по лестнице, пролет за пролетом, он немного отстал, чтобы посмотреть на Ингу сзади. Модель как модель, на ногах – кроссовки, что никак не отражалось на стройности ее ног.

Он сел в единственное кресло, которое было в номере, и стал смотреть, как она готовит коктейль из двух бутылок, которые он купил, чтобы отвезти в Ригу. Закончив трясти шейкер, она провела руками вдоль бедер, расправляя черную юбку.

– Это все. Спасибо за прекрасный вечер. Мне надо было выговориться. Спасибо, – чмок! Она грустно улыбнулась и отвела глаза.

Он не возражал. Ему хотелось спать. Тем более что еще один хемингуэевский роман неожиданно получил полное и буквальное воплощение[42].

P.S. Свою поездку в Париж Эдд восстанавливал в дневнике по памяти через восемь лет, когда Инга вновь появилась в его жизни. Они встретились при весьма сложных обстоятельствах, о которых он не мог не написать. Ему снова пришлось ее спасать, но уже по-настоящему.

Перед отъездом он продал на Монмартре несколько банок черной икры и вернулся домой с двумя сумками барахла от «Тати» и пластинкой французских шансонье.

После Франции его чуть было не отправили в Южный Йемен, изучать арабский социализм, но в последний момент маршрут изменили, и вместо Йемена он поехал на стажировку в Венгрию, как тогда говорили – в самый веселый барак социалистического лагеря.

У Будапешта был довольно запущенный вид, но он весь день просиживал в библиотеке и этого не замечал. Перестройка разваливала страну, и надо было успеть защитить докторскую диссертацию. Все было, как в Москве: книжная пыль, шуршание страниц, сырой ветер в открытые для проветривания окна. По субботам и воскресеньям в советском посольстве крутили голливудские фильмы.

Единственной проблемой было отсутствие денег. Он освоил несколько простых блюд – макароны с сыром, кашу со шкварками и обжаренным луком. К приезду Марсо ему удалось скопить на приличный шопинг, и они прошлись по магазинам Будапешта как белые люди.

Перед возвращением в Ригу ему стали приходить письма от еврейских друзей, отваливающих в Израиль.

Вернувшись в Ригу, он грубо отверг предложение вступить в Народный фронт и сразу же потерял всех своих латышских друзей. Как только коллеги по кафедре поняли, что он не будет петь в общем хоре радетелей за нацию, то перестали с ним здороваться. Он ответил им в своей привычной манере – послал всех к черту.

 У него осталось всего несколько близких друзей. Костю и его команду прибило к нему политической волной. Юра – коренной рижанин, преподаватель Рижского института гражданской авиации, был знаком ему с детства. Еще двое, Виталик и Вадим, были морскими офицерами, преподавателями военно-морского училища в Болдерае и мужьями студенческих подруг Марсо. Под наблюдением жен они все четверо весело напивались по каждому серьезному поводу.

Из телевизора раздался назойливый голос очередного комментатора. Эдд взял пульт и начал переключать программы.

Марсо тоже уставилась на экран.

– Только что звонил Виталик, – сказала она. – Вся компания в сборе. Хотят устроить пьянку. Я поставила жарить курицу.

– Пусть приходят. Для пьянства есть любые поводы… Какая разница. Победил я или не победил.

По телевизору громко и восторженно объявили о победе Народного фронта, получившего более двух третей депутатских мандатов. На площади перед памятником Свободы толпа ликовала и пела. Результаты предстоящего голосования в Верховном Совете о независимости республики от Союза были предрешены.