Через две недели у него уже был готов текст диссертации. На первом листе сверху он написал ее рабочее название: «Как перейти к рыночной экономике, не угробив половину населения страны».

В один из вечеров ему позвонила Марсо и сказала, что звонили из ЦК Компартии Латвии и предложили ему прочесть несколько лекций в Сорбонне. Только что прошел пленум ЦК КПСС, Горбачев объявил перестройку, и весь мир хочет знать, куда пойдет Советский Союз. Через неделю он должен быть в Париже, и она высылает ему с проводником костюм, галстук и длинный светлый плащ.

Жванецкий как-то сказал за все свое поколение: «Никогда я не буду в Париже молодым». Еще лучше сказала заведующая кафедрой Московского финансового института, закрывая ему стажировку: «Париж стоит мессы, и конечно же, Париж стоит каких-то конспектов».

Он был в Париже молодым. И Париж стоил того. Он поселился в небольшой гостинице недалеко от Монмартра, в комнате под самой крышей.

Париж его ошеломил. Он балдел от столиков, выставленных на тротуар, от гостиницы на одного портье, от европейского завтрака в тесноте. От кафе в Латинском квартале, в котором часто завтракал Сартр. После лекций он изображал хемингуевщину, подолгу сидел в кафе, записывал впечатления в откидной блокнот, мелко, но часто выпивал. Все смешалось, как в калейдоскопе: Хемингуэй с его «Праздником, который всегда с тобой», Артюр Рембо с «Пьяным кораблем», Генри Миллер с «Тропиком рака», Камю с бунтующим человеком.

Он пообедал на Елисейских полях, о чем мечтал после прочтения «Праздника». Было дорого и невкусно. Но далеко впереди высилась Триумфальная арка, и этого ему было вполне достаточно.

Деньги заканчивались. Вечерами, выйдя из гостиницы, он спускался вниз к подножию Монмартра навстречу мигающей вывеске «Мулен Руж» в поисках бара подешевле.

Знаменитая Пляс Пигаль была больше похожа на ярмарку, чем на гнездо разврата. Стрип-клубы рекламировали вполне приличных женщин. На Рю де ля Веррери тусовались полчища геев.

В один из вечеров в приглянувшемся ему баре не оказалось свободных мест. Было лишь одно – за столиком, где уже сидела светловолосая девушка, похожая на сломленную неудачами актрису.

– Разрешите? – спросил он по-английски.

– Yа, welcome.

Когда он сел, она испытующе посмотрела на него.

– Ты русский?

После напряженного лекционного дня и бестолкового общения на английском он туго соображал и поэтому не удивился:

– А что?

– Я это сразу поняла. Лица европейских мужчин какие-то недоделанные, – она намотала на палец локон крашеных волос. – Ты, я надеюсь, при деньгах?

Он честно признался, что нет. Девушка сразу потеряла к нему интерес. Он тоже старался смотреть в сторону.

– Скучаешь? – спросила девушка, не выдержав молчания.

– Нет, – опять честно признался он. Никогда раньше ему не удавалось быть честным два раза подряд.

Ее звали Инга. Она рассказала ему про свою дочь, оставленную маме в поселке Электросталь, о своей квартире в Москве, которую надо срочно продать, и о сложной жизни русской модели в Париже. Она проработала моделью всего месяц, а потом ее выставили за дверь.

Из всего разговора о модельном бизнесе ему запомнилось лишь то, что любой промах парижане превращают в элемент индивидуального стиля. Он тоже всегда к этому стремился. Иногда что-то получалось.

Они вышли на ночную улицу, полную неоновых огней.

– Куда пойдем?

Кончилось все тем, что они зависли на каком-то углу, вдыхая запахи дешевого ночного клуба, в котором он оставил последние деньги. Гудела неоновая реклама. Редкие машины проносились мимо и сворачивали на широкий бульвар.

Было уже пять часов утра. Начинало светать. Фонари, потускневшие в утреннем свете, были похожи на ночных бабочек. В булочные завозили только что выпеченные багеты и круассаны.