– Мама? – Лео подошел, стараясь звучать тепло, но его голос прозвучал неестественно громко в этой тишине

Альма медленно повернула голову. Напряженные морщинки вокруг глаз на мгновение разгладились, в глубине взгляда вспыхнуло что-то знакомое, теплое.

– Лео… – она прошептала, и ее рука неуверенно потянулась к нему. – Маленький Лео… ты принес… принес ключ от сарая?

Лео сел рядом, взял ее прохладную, иссохшую руку в свои. Ключ от сарая. Детство. Дача. Мир, который давно поглотил город «Кассандры».

– Нет, мама, – он мягко ответил. – Сарая уже нет. Помнишь? Там теперь парк. Красивый парк.

– Парк… – Альма повторила за ним, ее взгляд снова поплыл, утратив фокус. Она уставилась на огромный, идеально симметричный цветок напротив. – Птицы… там были птицы? Красные…

– Синицы, мама. Синицы были. – Лео почувствовал знакомую тяжесть на душе. Эти обрывки воспоминаний, эти скачки сознания. Так неэффективно. Так мучительно для нее самой. И для системы, обеспечивающей ее уход. Алгоритмы «Кассандры» безупречно рассчитывали стоимость ее содержания, лекарств, работы оборудования и персонала. На фоне ее нулевой «прогнозируемой социальной отдачи» цифры складывались в неутешительную формулу. Он гнал эти мысли прочь. Сейчас она здесь. Он здесь.

Рядом бесшумно проплыл робот-сиделка на мягких колесах. Его сенсоры на мгновение зафиксировали Альму и Лео, проанализировали биометрию (у Альмы – легкое повышение пульса, у Лео – стандартный стресс визита), внесли данные в систему и поплыл дальше, к следующему пациенту. Оптимальное распределение внимания.

– Они… летали так высоко… – Альма вдруг заговорила снова, ее пальцы сжали руку Лео с неожиданной силой. Ее глаза, казалось, смотрели сквозь купол, в какое-то свое небо. – А потом… дождь. Мокрые… все мокрые. Ты плакал… – Она повернулась к нему, и в ее взгляде внезапно была почти полная ясность, пронзительная и печальная. – Не плачь, солнышко. Ты… ты не обязан быть полезным, чтобы быть любимым. Помни это.

Лео замер. Слова ударили его с неожиданной силой. Не как обрывок бреда, а как четкая, осмысленная фраза. Глубокое, материнское откровение, вырвавшееся сквозь туман болезни. Оно противоречило всему, во что он верил, всему, на чем стояла «Кассандра». Его профессия, его статус, его ценность измерялись исключительно его полезностью, его вкладом в Общее Благо. А здесь… это. Любовь без условий. Принятие вне зависимости от эффективности.

– Мама… – он начал, но ясность уже таяла в ее глазах, уступая место привычной путанице и легкому испугу.

– Ключ? – спросила она снова, беспокойно оглядываясь. – Где ключ? Они заперты… все заперты…

– Все в порядке, мама, – Лео поспешно успокоил ее, гладя ее руку. – Ключ найден. Все открыто. – Ложь. Неоптимальная, иррациональная ложь. Но она успокоилась, ее тело расслабилось в кресле.

Он просидел рядом, наблюдая, как ее дыхание выравнивается, как взгляд снова становится отсутствующим. Робот-сиделка проплыл мимо еще раз, его сенсоры отметили «стабилизацию состояния пациента». На столике рядом с креслом Альмы маленький экран показывал ее текущие показатели: Когнитивная активность: Низкая (Стабильно), Эмоциональный фон: Нейтральный, Рекомендуемая стимуляция: Аудиовизуальная терапия №3 (успокаивающая). Сухие цифры и коды. Где в этих цифрах место для той внезапной, щемящей ясности? Для этой безусловной любви, которую она смогла проявить сквозь хаос своего разума?

Песчинка сомнения, занесенная Элизабет, превращалась в тревожную крупинку. Он посмотрел на лицо матери, беззащитное и далекое, на ее руку, все еще лежавшую в его руке. «Ты не обязан быть полезным, чтобы быть любимым». Слова звучали в его голове, странные и тревожные, как чужой код в отлаженной программе. Они не имели места в его мире эффективности и объективных расчетов. Но почему же они отзывались такой глупой, щемящей болью где-то под грудиной?