– Лео! – ее голос был хриплым от бега и слез. – Я была в архивах! В сети! Я нашла… Люди говорят! Есть группы! Те, кто отказываются! Кто прячут своих родных! Кто находят врачей, которые… которые не подчиняются слепо Системе! Есть целые подпольные сети поддержки! Мы можем… мы можем забрать маму! Спрятать ее! Лечить по-своему! Бороться! Не просить у этих… этих палачей!

Она говорила страстно, ее глаза горели. Она протянула к нему руки, как будто предлагая спасательный круг в этом стерильном аду. Бунт. Отказ от правил. Хаос.

Лео медленно поднялся с колен. Стыд и отчаяние внутри мгновенно кристаллизовались во что-то жесткое и опасное. Он видел страх матери. Он знал беспомощность системы. И предложение Элизабет показалось ему не спасением, а смертным приговором. Безумием.

– Спрятать? – его голос прозвучал тихо, но с такой ледяной яростью, что Элизабет отшатнулась. – Ты с ума сошла, Лиззи? Ты понимаешь, что предлагаешь?! Преступление! Нарушение всех законов! Ее рейтинг упадет до нуля мгновенно! Нас найдут! Поисковые дроны, нейросетевой анализ паттернов передвижения, биометрические сканеры на каждом углу! Маму просто отнимут и… – он не договорил, но ужасный финал висел в воздухе. – …и выполнят Рекомендацию немедленно! А нас… нас маргинализируют! Лишат всего! Ты станешь изгоем! Я стану изгоем! Кто тогда поможет маме? Кто защитит ее тогда? Никто!

Он шагнул к сестре, его лицо исказила гримаса гнева и страха.

– Твои «подпольные сети»? Это иллюзия, Лиззи! Ловушка для отчаявшихся! Система их давит, как клопов! Они не помогут! Они погубят маму и нас вместе с ней! Ты хочешь, чтобы ее последние дни прошли в страхе, в бегах, как преступницы?!

Элизабет смотрела на него, ее надежда гасла, сменяясь горечью и разочарованием.

– А здесь что, Лео? – она указала на Альму, которая испуганно смотрела на них, не понимая, но чувствуя напряжение. – Здесь ей не страшно? Ты видел ее глаза? Ты видел?! Здесь ее убьют «тихо» и «оптимально»! По твоим правилам! А ты… ты просто продолжаешь играть в их игру! Унижаться! Торговаться за дни, как за подачки! Ты боишься потерять свой статус, свои привилегии! Ты боишься Системы больше, чем за маму!

Ее слова ударили в самое больное. В его стыд. В его страх. Лео взбесился.

– Я делаю то, что РАБОТАЕТ! – закричал он, теряя остатки самообладания. Голос гулко отдался в стерильной палате. Альма всхлипнула, зажмурилась. – Я использую то, что у меня есть, чтобы спасти ей жизнь! Чтобы выиграть время! А ты предлагаешь самоубийство! Хаос! Я не позволю тебе погубить маму твоей глупой, эмоциональной истерикой! Убирайся! Убирайся отсюда, если не можешь быть полезной!

Элизабет побледнела. Слезы снова брызнули из ее глаз, но теперь это были слезы ярости и предательства. Она посмотрела на брата с таким презрением, что ему стало физически больно.

– Полезной? Как ты? – она выплюнула слова. – Ладно, Лео. Играй дальше в свою грязную игру привилегий. Унижайся перед теми, кто считает маму мусором. Но когда они придут за ней… помни, ты сам расчистил им дорогу. Своей верой. Своим страхом. Своим «оптимальным» расчетом.

Она резко развернулась и выбежала из палаты, хлопнув дверью. Лео остался стоять посреди комнаты, дрожа от невыраженной ярости и всепоглощающего стыда. На него смотрели испуганные глаза матери. На него смотрел безликий монитор с его зелеными, лживо успокаивающими цифрами. На него смотрел робот-сиделка, готовый по первому сигналу Системы выполнить «оптимальную процедуру».

Он проигрывал. Проигрывал по всем фронтам. Игре привилегий. Войне с Системой. Доверию сестры. И самое страшное – он терял что-то внутри себя, что-то человеческое, что еще пыталось протестовать против этого ледяного, расчетливого ада. Он подошел к креслу Альмы, осторожно опустился рядом на пол, спиной к холодной стене. Он не решался прикоснуться к ней снова. Он просто сидел, глядя в пустоту, пока робот бесшумно дезинфицировал пол вокруг них, а проекция «Лесного ручья» продолжала лживо журчать. 42 дня превращались в 41. Игра продолжалась. Ставки были выше некуда. А выигрыш казался все призрачнее.