Кряхтя, Василий поднялся. Спина побаливала. Он подошел к приоткрытой двери, за которую шмыгнул кот. Простоял немного, потом выдохнул, как будто хотел опрокинуть в нутро стакан, и распахнул дверь. Лопатин постоял на пороге всего несколько мгновений, после чего стремглав вылетел из зала. На столе рядом с оставленной им стопкой документов и фото, сидел кот, как ни в чем не бывало умывал лапой усатую наглую морду, а за столом, на кровати, виднелись тело пилота. Нет, не сон это был, Ночной кошмар с чувством дикого страха и безысходности вновь обуял его. Андреич подлетел к буфету, отворил дверцы и схватил початую бутыль самогона. Руки тряслись так, что он больше расплескал, звеня горлышком бутылки о стакан, чем налил. Так и не взяв почти пустой стакан, Василий, залпом, не отрываясь, влил в себя из горла все, что было в бутылке. Огненная жидкость обожгла пищевод и упала в пустой желудок, разорвавшись бомбой. В голове сбивая все иные мысли, билась одна. «Прилетели эти, прилетят и другие, с танками и пушками, неся смерть и горе. Опять война, опять смерть». Лопатин заметался по кухне, выскочил во двор. Захватил на бегу, сам не зная для чего оставленный вчера стоять у дверей карабин.

В конюшне трясущимися руками Лопатин седлал Орлика то и дело роняя то седло, то узду, матерясь и подвывая. «На помощь, на помощь надо звать… Народ поднимать!» Наверное, увидь сейчас себя в зеркало, он бы сам испугался. Растрепанная борода, бешенные глаза с красными белками, трясущиеся искусанные губы, рубаху он так и не застегнул, а майку, порванную вчера в лесу, давно надо было стирать. Никогда раньше такого ужаса он не испытывал, и на самом деле до помешательства рассудка был ему только малый шажок.

Стремглав взлетев в седло с закинутой за плечи винтовкой, Василий сразу с места пустил в галоп. Конь, отвыкший от такого экстрима, к тому же далеко не молодой, сначала заартачился было, но, видимо, понял, что у хозяина не все ладно, резво припустил по знакомой дороге на Чернево.

После вчерашней бури с ливнем, жара как будто малость спала, было не так душно, как в прежние дни, а встречный ветер порывами холодил лицо. То и дело хлестали по всаднику ветви разросшихся у дороги кустов и деревьев. Мелькали знакомые перелески, остались позади проплешиной с полуобвалившимися трубами Овражки, и на половине пути Лопатин стал остывать. Пустил коня шагом… Начал донимать сушняк, голова кружилась.

– Что же я делаю-то! А, может, это со мной, что? С моими глазами, с головой? А вдруг мне все это по пьяни мерещится? Вот тоже, пришла беда, отворяй ворота, жил себе и на знал заботы… Все-то после твоей, Воронько, смерти у меня через жопу пошло… – мысли в голове скакали с одного на другое, как блохи на шелудивой собаке. – а ведь приеду в Чернево, не поверит никто, дурак я, дурак, надо было хоть документы его забрать, да пистолет… Да и жив ли этот фашист или уже загнулся? Вчера то дюже плох был… а ну как его свои искать будут…

Тут Лопатина вновь накрыло как душной овчиной, ночным кошмаром, он дико гигнул и вновь ударив каблуками Орлика по бокам, пустил усталого коня в галоп.

****

Как всегда, по пятницам у председателя колхоза «Борец», товарища Бойцова, в десять утра, в правлении, началось совещание. Состав был обычный. Кроме самого председателя присутствовал сидевший справа от председателя, у открытого окна, счетовод-бухгалтер, Юрий Юрьевич Милонов, пожилой уже, очень грузный, лысый мужчина за комплекцию свою и походку в вперевалочку, получивший у местных прозвище – Колобок. Юрий Юрьевич страдал одышкой и вздутием живота, но человеком был в общении легким и веселым. Кроме того, в своем деле – компетентным, и Бойцов очень ценил Колобка, понимая, что хорошие бухгалтера в их дыре редкость.