Старушка преподаватель, внимательно его слушавшая и весьма умеренно принимавшая участие в общих восторгах, с благодарностью кивнула.

– А у вас, Юрий, очень разносторонний талант! – сказала она и обершарфюрер про себя заметил, что ее голос легко перекрыл шумевшую молодежь, они просто замолчали, как только она начала говорить. Авторитет у бабули был тут явно на высоте!

– Вы одинаково хорошо играете и классическую музыку, и романсы, немного ошиблись с тактами в танго, но, принимая во внимание незнакомый инструмент, не удивительно, – она улыбнулась, – поверьте, давно я не испытывала такого удовольствия от музыки!

Неожиданно Маша выбежала в середину комнаты и повернулась к друзьям:

– Ребята! А как он обалденно играет на гитаре! Он мне недавно играл. Что-то латиноамериканское, это было просто… просто… Бесподобно!

Она оглянулась на него, ее взор сиял обожанием и любовью. Слушатели воспряли духом!

– Юра, сыграй нам, пожалуйста! Просим! Просим! – послышалось со всех сторон. Откуда-то появилась гитара и передаваемая из рук в руки добралась до Кудашева. Екатерина Германовна, снисходительно улыбнулась энтузиазму молодежи, она, судя по всему относилась к гитаре, как к инструменту несерьезному, не идущему в сравнение с аккордеоном, а тем более с роялем.

Юрий повертел в руках гитару, подтянул струны, погладил гриф. Гитара была получше, чем та, простенькая, на которой он играл Маше у ее дома в лесу. Он провел по струнам, прислушиваясь к звучанию. Что играть, Кудашев особо не представлял. То, что Маша описала присутствующим как «что-то латиноамериканское», было просто попурри из испанских мелодий, возникшее у него спонтанно, под влиянием момента. Повторить сыгранное тогда он сейчас просто не смог бы. Вспомнился красавец Альфонсо в их доме… Кудашев ударил по струнам и запел глядя в ночную темноту, сквозь окно:

Cara al Sol con la camisa nueva,

que tú bordaste en rojo ayer,

me hallará la muerte si me lleva

y no te vuelvo a ver…

Маша, впервые услыхав как ее возлюбленный поет, замерла в оцепенении. Голос Юрия, мягкий, мелодичный, плыл по комнате, а ей казалось, что ее обнимают горячие, сильные руки, распаляя в груди настоящий пожар. Будущие медики завороженно слушали, не сводя глаз с Кудашева, хотя никто из них не понимал испанский. Знакомые слова, вроде «compañeros», переносили мысленно их, впитывающих как губка советскую пропаганду, в Никарагуа, где бойцы Сандинистского фронта национального освобождения, борются против жестокого режима диктатора Самосы.

Пока все смотрели на обершарфюрера, никто не обратил внимание, на то, что при первых же аккордах и словах песни, улыбка на устах Екатерины Германовны Берг, застыла и стала напоминать оскал черепа. Она слишком хорошо знала и помнила и слова, и мелодию. Никто из ребят не предполагал, что старушка-пенсионерка, свободно говорит по-испански, еще с тех времен, когда в 1936 году, сошла на испанский берег с американского теплохода в Кадисе. Она меньше всего ожидала услышать гимн Испанской Фаланги «Лицом к солнцу» в 1979 году в общежитии Смоленской медицинской академии.

Всеобщие восторги прервала старушка преподаватель.

– Все, молодые люди! Пора и честь знать! Скоро полночь, утихомирьтесь, наконец. Попрошу вас разойтись по своим комнатам. – она резко встала с кресла с видом, не терпящим каких-либо споров и возражений.

Юрию показалось, что Екатерина Германовна вдруг неожиданно изменилась. Понять, что и как, он не мог, но и взгляд другой стал, колючий, холодный что ли, и резкость в голосе появилась. Судя по тому, как сразу засуетились и потянулись к выходу из класса музыки, студенты старушку или боялись, или она пользовалась непререкаемым авторитетом. Впрочем, когда они с Машей подошли пожелать ей доброй ночи, она заговорила с ним вполне по-доброму, но глаза на морщинистом лице под седыми бровями так и буравили его.