– Или на научные теории.

– И на какой теории строится твоя теория?

– Эффект бабочки, – отвечает Виктор и делает еще один глоток из стакана. – Мельчайшее действие может иметь куда большее последствие, чем мы думаем. Так, добавление человеческого гена рептилии полностью изменило первоначальный этап развития эмбриона, добавило кое-какие внешние изменения, но при этом мало повлияло на его интеллект и разум. Таким образом можно предположить, что, добавив человеку ген рептилии, мы так же повлияли на первоначальный этап развития.

– И поэтому ей необходимо яйцо, хм, – задумчиво тянет Митчелл. – Да, было бы проще, если бы до нас уже были бы хоть какие-то исследования на эту тему.

– Мы – первопроходцы, друг мой. Нам приходится строить ничем не подкрепленные теории, ставить эксперименты и уже по своим наблюдениям писать научные доклады. Но даже если бы до нас кто-то был, какова вероятность, что вместо того, чтобы подкрепить уже обосновавшиеся в научном мире теории, мы бы их не разрушили? Сколько теорий так и не было доказано? Сколько было выброшено после нахождения новых данных? Наука – это всегда впервые. Это всегда «а вдруг?» А природа жизни – это загадка, которую еще разгадывать и разгадывать. Она сама знает, как лучше. Наша задача только предложить ей варианты.

– А что, если природа не хочет создания нового человекоподобного вида, а потому эксперимент Двадцать Шесть/Один отторгла матку? Что, если это в принципе невозможно?

– Еще скажи, это было божественное вмешательство, – фыркает Виктор.

– А если и так?

– Тебя что Питерс покусал?

– Я серьезно, – обижается Митчелл.

Бармен ставит на стойку две новые порции виски и забирает пустые стаканы. Виктор тут же берется за свой напиток, поднимает его и отводит руку в сторону в широком жесте, предлагая другу новый вариант развития событий:

– Тогда вот тебе другая теория. Пленка, которой эмбрион старался защититься от внешнего воздействия, – это и было самосозданное яйцо. Но эмбрион не приспособлен к тому, чтобы самостоятельно себя защитить. Этим должен был заниматься материнский организм, в роли которого выступала машина. Эмбрион попытался приспособить ее под свои цели, закрыться в яйцо и выбраться, и тогда все пошло не так. Из-за яйца он не мог получать питательные вещества извне, а внутри их было недостаточно. Из-за этого развились различные патологии.

– Невозможно, – снова гнет свое Митчелл. – Курица создает яйцо, а не цыпленок.

– Да? Что значит невозможно, Митчелл? И что такое норма? – парирует Виктор. – Невозможное – это то, чего человечество еще не видело никогда. А норма – это то, что повторялось на глазах у человечества достаточное количество раз, чтобы успеть к этому привыкнуть. То, что мы делаем, – происходит впервые. Мы видим это и потому знаем, что это возможно. Выпьем за это?

Виктор поднимает стакан и подносит ближе к товарищу.

– Аминь, – говорит Митчелл и бьется своим стаканом о стакан Виктора. – Слава науке.

Как только Виктор подносит стакан ко рту, телефон в его кармане издает громкий короткий писк. Виктор игнорирует его, делает глоток и только после достает мобильный из кармана. На экране фотография экранов машин, следящих за жизненными показателями проекта Двадцать Шесть/Два и сообщение от Кэтрин: «Уже скоро!»

Виктор и Митчелл уже одеты в защитные костюмы и помогают друг другу закрепить стальной пояс. Гарнитура для связи налажена, шлемы пристыкованы.

– Проверка связи, – говорит Виктор.