– Доброе утро, Морис. Доброе утро, Кларисса, ты, как всегда, обворожительна.

– Утро не особо доброе, Фредерик. Мы по важному делу, – начал мсье Морелли.

– Что-то опять натворила ваша Колетт? Мне не докладывали, – сказал директор, потянувшись к стопке бумаг с донесениями.

– Фредерик, послушай. Ты должен отменить экзамен по истории, – заговорила Кларисса.

– С какой стати? – напрягся Фредерик Нильс.

– С той самой, что это опасно для детей.

– Дорогие мои Морелли, план обучения составлял не я. И историю туда включили, потому что было решено, что это важные знания для детей. Кто мы, кем мы станем, если не будем знать, как жили до нас? Варварами и никем другим. Об этом не раз говорили и более умные люди, чем я, так что просьба моя не должна показаться вам лишней. И я прошу – объяснитесь.

Кларисса поднялась с подлокотника, обошла стол мужа, встала на передний план голограммы и заговорила:

– Мы знаем, что наши дети пострадали от синтетического вируса, уничтожившего часть их паттернов памяти, правильно?

– Так.

– Но мы также знаем, что теоретически симбиоты должны восстанавливать подобные повреждения, так?

– Так.

– Но восстановление паттернов памяти после используемого вируса почти невозможно. Мы пытались, симбиоты пытались, но ничего не получилось.

– Ближе к делу, – сказал директор Нильс. – Это и так все понятно.

– Нильс. – Морис встал рядом с женой. – Полное уничтожение паттернов невозможно, хоть мельчайшая деталь, но остается. А так как наши дети в данный момент похожи на хомячков, что живут в клетке и постоянно вертят свое колесо, с каждым разом остается все больше и больше деталей. Они и так не дают покоя симбиотам, а эти уроки истории, этот экзамен, только провоцируют их.

– Так что, нам теперь их совсем не обучать, что ли?!

– Мы не о том, – вступилась Кларисса. – Именно изучение новейшей истории затрагивает те паттерны, что близки к разрушенным. Это было совсем недавно, дети пытаются опираться на собственные воспоминания, на то, что могли видеть или хотя бы слышать от нас. Мозг пытается собрать разрушенные паттерны из тех остатков, что у него есть. Но это то же самое, что собирать из остатков осколков нескольких десятков разбитых кружек одну-единственную нормальную. Шанс успеха – минимальный.

– Так пускай мозг не пытается этого делать!

– Нильс, пойми! – продолжил Морис. – Если бы вы не заставляли детей углубленно изучать историю, этот процесс все равно бы шел, но гораздо медленнее и менее болезненно. Сейчас же наши дети страдают от головных болей, ведь так? Многие уже жалуются?

– Допустим.

– Как уже сказала Кларисса, шанс успеха восстановления утраченных паттернов близок к нулю. И из-за постоянных попыток мозга восстановить память у наших детей раскалывается голова!

– Подождите, но ведь вы говорили, что восстановить память после этого вируса невозможно!

– Восстановить разрушенный паттерн невозможно, но ведь от него остался «осколок». Каждый год по «осколку» – и вот у нас уже в принципе хватает на целый паттерн. Мозг пытается из кусочков собрать целое.

– Нильс, представь, – перебила мужа Кларисса. – Каждую ночь во сне у тебя разрушается паттерн памяти о прошедшем дне, и каждый раз, просыпаясь с утра, ты думаешь, что это утро 1 августа. По истечении некоторого времени «осколков» паттернов хватит на то, чтобы восстановить из множества один полноценный паттерн. Но в какой-то день утром ты пил кофе, в какой-то – завтракал овсянкой, а в какой-то и вовсе проспал до полудня.

– Кларисса хочет сказать, что из этих кусочков никогда не получится ничего нормального, потому что невозможно прожить один и тот же день, допустим, сотню раз одинаково.