Мы миновали много кварталов, прошли много километров, а к его дому все никак не приходили. Долгое время спустя, когда я уже не мог идти дальше, Продавец надежды остановился на перекрестке. Я вздохнул и подумал: «Уфф, пришли». К моему облегчению, он подтвердил, что мы на месте.

Я посмотрел налево. Там стоял ряд одинаковых домов социального жилья, все как один выкрашенные белой краской, у каждого – небольшое крыльцо. Я почесал голову: «Домики маленькие, на три комнаты можно не рассчитывать».

Но, к счастью, человек, позвавший меня за собой, посмотрел направо. Следя за его взглядом, я увидел стоявший за автомобильным мостом огромный многоэтажный дом. Казалось, в нем на каждом этаже теснятся восемь квартир, он был похож на голубятню. Те квартирки будут потеснее социального жилья, они набиты людьми.

Я вспомнил об учениках и подумал: «Я не выдержу. Это будет очень тяжелая ночь». Учитель опередил меня и сказал:

– Не волнуйся. Места много.

Я попытался скрыть свою тревогу и, стараясь выглядеть спокойным, спросил:

– Ваша квартира на каком этаже?

– Моя квартира? Весь мир – моя квартира, – ответил он спокойно.

– Вери гуд, отличная квартирка, – сказал Бартоломеу; он обожал вставлять фразочки на ломаном английском.

Я пришел в ужас:

– Как это, учитель?

Он объяснил:

– У лисиц есть норы, у птиц – гнезда, а Продавцу надежды и голову приклонить негде.

Я стоял как вкопанный, не веря своим ушам. Он повторил знаменитую фразу Христа. «А что, если он считает себя Христом? Не может быть! А что, если у него психоз начался или вот-вот начнется? Но он производит впечатление человека умного, образованного. О Боге говорит без религиозного пафоса. Кто этот человек? Что происходит?» Он окатил меня холодной водой, пока моя голова не успела закипеть:

– Не волнуйся. Я не он. Я просто пытаюсь его понять.

– Кто это – он? – смущенно уточнил я.

– Я не Добрый Пастырь. Я малейший из всех тех, кто пытался его понять, – ответил Учитель спокойным тоном.

Я почувствовал краткое облегчение.

– Но кто же вы? – Мне хотелось разъяснений, но я их так и не получил.

Он был тверд:

– Я уже сказал тебе. Ты мне не веришь?

Бартоломеу бы тут и помолчать, но его ведь не заглушишь. Он напомнил мне:

– Не веришь, что он главный инопланетянин.

Теперь я уже совсем не выдержал и разозлился:

– Заткнись, помойный рот!

Тогда он воскликнул:

– Не Помойный Рот, а Сладкий Голосочек. И не пытайся показать, кто здесь круче, интеллигентишка.

И он встал в боевую стойку, как мастер кунг-фу. Это была первая ссора между учениками.

Учитель ласково, не нарушая границ, обратился ко мне. Он умел указать нам на ошибки, не наказывая. Его слова оказались эффективнее любого наказания:

– Жулиу Сезар, ты же умный человек и знаешь, что произведение принадлежит не творцу, а тому, кто на него смотрит. Тот, кто смотрит, видит в нем суть. Чем тебе не угодило, что Бартоломеу считает меня начальником инопланетян? Щедрости хочу, а не послушания. Будь щедр к самому себе!

Мне сначала показалось, что эти последние слова: «Будь щедр к самому себе» – были неточны. Я думал, что он имел в виду: «Будь щедр к Бартоломеу». Но во время пути до меня дошло, что тот, кто щедр к себе, будет щедр и к другим. А тот, кто слишком требователен к самому себе, и для других будет палачом.

Щедрость была величайшей идеей, которую Учитель хотел донести до людей. «Нормальные» люди жили в своих загонах, спрятавшись в своих мирках, они утратили неописуемое счастье делиться, помогать, давать новый шанс. Щедрость встречалась только в словарях, а сердце и голова его не знали. Я умел соревноваться, но не умел быть щедрым. Я умел указывать на промахи и недочеты своих коллег, но не умел принимать их. Я больше радовался чужим неудачам, чем собственным успехам. Я ничем не отличался от оппозиционных политиков, которые надеются, что правящие партии съедят сами себя.