Улыбин с достоинством проповедника поднес к уху зазвонивший телефон.

– Адвокат, – предупредил с придыханием.

Цветкова задели отчаянные мысли профессора. Заполонившие столицу чужестранцы перестали удивлять. Жить в таком «национальном котле» не хотелось. Потому и возникло неосознанное желание вернуться на малую родину. Отступить. Сдать территорию, как во времена великой смуты Москву – полякам. Пораженчество зародилось несколько лет назад, на предновогодней Красной площади. Накануне праздника, по старой традиции, вышли с женой в центр. Сразу же при выходе из метро «Охотный ряд» оказались в толпе людей неславянской внешности, громко разговаривающих на чужом языке. Стало неудобно, а затем страшно от осознания своей беспомощности. Знакомые с детства по картинкам золотые купола кремлевских храмов, а ощущение, словно твою столицу захватили враги.

На работе, как и у профессора так же не все ладно. В министерстве служил советником экономического департамента. Министром пришел новый человек. По современной традиции затеял кадровую реформу. Чужих менял на своих. Михаил готовился к увольнению. Бороться за место не имело смысла, как коренным москвичам за традиционную среду. Правдолюбцев увольняли по самому справедливому закону. О коррупции. За технические ошибки в декларации о доходах. Когда отставка казалась неотвратимой, начинал искать выход, а нужно было причину. По его мнению, царские, советские и современные чиновники пеклись не о государстве. О своем месте. Потому и профукали империи. В глубине души так же боялся потерять должность. Патриотизмом бравировал, повесив в кабинете портрет Президента в военно-морской пилотке. То был очередной псевдоним эпохи.

Касательно «гена предательства» у Михаила имелась своя история. В детстве лето проводил в деревне, у бабушки с дедушкой. С удивлением узнал из разговора взрослых про соседа. Оказывается, добряк дядя Паша Занегин сидел в тюрьме. В годы пятидесятые. К портрету Сталина пририсовал карандашом бородку. На суде оправдывался: «чтобы Сталин походил на Карла Маркса». Донёс на пятнадцатилетнего парня его одноклассник. Вот этот самый портрет Михаил искал. Не укладывалось в голове шестилетнего парнишки, как можно отправить в тюрьму за такую безобидную шалость. Сам рисовал бороды на фотках родителей, когда на них обижался. Наконец, в одно июньское утро, незаметным пробрался в соседский дом. Тогда очень рано уходили работать, а двери на замок не закрывали. Внимательно осматривая стены, дошел до зала. Над комодом, покрытым белым кружевом, висела большая рамка с черно-белыми фотографиями. Мужчины в мятых одеждах, женщины в темных платьях и платках. Словно на похоронах. В доме деда на такой же фото-доске все наоборот. Много бравых родственников в военной форме, женщины с непокрытой головой. И все улыбались в отличии от хмурых Занегиных. Портрета Сталина «с бородкой» не нашел. Зато уяснил: от безвинной шалости до государственного преступления один шаг, а предать может самый близкий.

Воспоминания грустно прервал Улыбин: «Адвокат не приедет».

Осторожно, боясь расплескать спиртное, нехотя поставил рюмку. Интерес к роли обличителя порядков пропал. Перед Цветковым сидел сильно обиженный старый человек. Михаилу стало неловко за свою успешность. Так же, как вчера днем перед братом, когда вдруг осознал с каким трудом зарабатывает тот на жизнь. Получает десять тысяч при пороге бедности в четырнадцать, и его зарплата в столичном министерстве, умноженная на двадцать! Миссионерство, свойственное натуре, требовало выхода. Предложил Улыбину: «Я обязательно выступлю на суде. Наверное, к мнению члена правления землячества и столичного чиновники прислушаются! На то и справедливый процесс».