– Снег весь чтоб оббили, мне в доме лужи не нужны! Жену свою тоже оббей, да не жалей, что ты ее гладишь! – бабушка приняла нас, верно, за супружескую пару.

– Спасибо, – я протянул веник обратно. Теперь на полу вокруг нас разбросан был тающий снег. – Мы не на машине, на автобусе ехали, и дорога встала вся. А женщине, – я показал на молчавшую Елену, – срочно надо в соседний поселок.

– В Вихлянцево?

– Да, туда.

– Как же вы, прямо по снегу так и шли? Ой, у вас ноги, небось, все в снегу. А ну сымайте разом ботинки, да тоже отряхивайте, да получше оббейте, и вот на трубу, сюда, чтоб посушить хоть чуть. Так, кладите, я вам сейчас чаю заварю, – бабушка скрылась за боковой дверкой.

Я снял ботинки, а Елена сапоги. Сделали всё, как велела старушка. Как-то сразу хотелось ей беспрекословно подчиняться. Босиком и без верхней одежды мы прошли в небольшой зал, из которого и выглядывала в первый раз бабушка. Она сейчас суетилась с чем-то на кухне. Зашумел чайник на плите, загремели керамические кружки. Нам готовилось чаепитие.

Елена молчала. Отчаяние ее будто сменилось какой-то обреченностью. Она выглядела очень уставшей, потрепанной. Мокрые от пота и растаявшего снега волосы смешались на голове, падали в беспорядке на лоб. Мне было жалко ее. Но я не знал толком, что сказать, я не умел утешать людей. Схватить в снегу и потащить – это можно. А что сказать ей теперь… Не знал.

В зале работала одна только тусклая лампочка, свисавшая на проводе с потолка, без плафона. Елена присела на кушетку под этой лампой, и тени легли на ее лицо. Оно стало красивым и загадочным. Странно, но мороз и горе будто омолодили ее. Я не знал даже, сколько дал бы сейчас ей лет, двадцать, тридцать, сорок… Тягостное молчание между нами продолжалось. Она, видно, чувствовала свою вину передо мной. А я просто не знал, что надо в таких ситуациях говорить.

– Слушайте, Александр, я там совсем… расклеилась. Простите, – наконец сказала она. Я заметил, что со мной говорила уже совсем новая Елена. Это была не та зажатая, собранная в тугой пучок деловая дама с автовокзала, но и не та сломанная женщина, что я видел всего полчаса назад.

– Да ничего. Всё нормально, – искренне ответил я. Напряжение между нами спало, и обоим сразу стало как-то легче.

Тут вошла в зал хозяйка. В руках у нее была заменявшая поднос доска, на которой стояли две парившие кружки чая.

– Так, ничего еще не сперли? – бабушка увидела наши вытянувшиеся лица: – Шучу! Пейте давайте. Я вам с шиповником заварила. Сил должен прибавить.

Я с удовольствием припал к горячему напитку. Просто сидели и пили чай. Как же было хорошо… За окном подвывал ветер, но я отметил про себя, что он стал тише.

– Ишь, как глотают. И чего вас занесло в такую погоду к нам? Сколько ж прошли? Переждали бы в машинах, а там, глядишь, вас бы утром выковыряли.

– Да срочное дело, тут у Елены мать, – произнес я и осекся, наткнувшись на ее вопросительный взгляд. – Да, наверное, она сама, – я заметил вдруг, как странно смотрит на забавную старушку Елена. Будто знает ее…

– Моя мама. Она в Вихлянцево живет. Я сама оттуда, там выросла… – промолвила тихо женщина.

– А как звать? Маму твою?

– Ирина Федоровна…

– Нет, не знаю что-то…

– Сегодня… Или, наверное, уже вчера, позвонила соседка. Приезжай, говорит, Лена, как можно скорей, мама твоя умирает, – подбородок Елены задрожал. Женщина вздохнула, с трудом продолжила:

– Она давно болеет, но я не думала, что уже… Я… – Елена закрыла ладонями лицо, глухо заплакала, спина ее дрожала.

Бабушка не бросилась сразу утешать. Смотрела даже с небольшой укоризной на Елену. Потом сказала.