Участник беседы (У.): Как можно изменить это отождествление наблюдающего с наблюдаемым? Я не могу просто согласиться с вами и сказать: «Да, это верно», я должен что-то сделать с этим.

К.: Совершенно верно. Сэр, здесь вовсе нет никакого отождествления. Когда вы отождествляете себя с наблюдаемым, это всё ещё мысленная модель, не так ли?

У.: Точно, но как мне из этого выбраться?

К.: Вы и не выбираетесь из этого. Я это вам покажу, сэр. Вы видите истину того, что наблюдающий есть наблюдаемое, – факт этого, логику этого? Вы это видите? Или нет?

У.: Это всё ещё только возникающее толкование; истина не существует.

К.: Этот факт не существует?

У.: Нет, появляется изъявление согласия.

К.: Но вы видите этот факт, не так ли? Не надо соглашаться или не соглашаться – это очень серьёзно; мне хотелось бы поговорить о медитации, но не сейчас, потому что она здесь подразумевается. Сэр, увидьте важность этого. Истина в том, что «я есть гнев» – а не «я отделён от гнева». Это истина, это факт, не так ли? Я есть гнев; нет «я», отдельного от гнева. Когда я ревную, я есть ревность, нет «я», отличного от ревности. Я отделяю себя от ревности, потому что хочу что-то с ней сделать: поддерживать её, или избавиться от неё, или рационализировать её – всё равно что. Но факт в том, что «я» испытывает ревность, не так ли?

Тогда как мне действовать, когда я ревную, когда «я» является ревностью? Раньше я считал, что «я» могу действовать, когда я отделяю себя от ревности, я думал, что могу что-то сделать с ней: подавить её, рационализировать или сбежать от неё – всё что угодно… Я думал, что я что-то делаю. Теперь же я чувствую, что я ничего не делаю. То есть когда я говорю: «Я есть ревность», я чувствую, что не могу двигаться. Разве это не так, сэр?

Посмотрите на два варианта деятельности. Вот действие, имеющее место, когда вы отличны от ревности, и которое представляет собой нескончаемую ревность. Вы можете бежать от неё, подавлять её, можете выходить за её пределы, можете от неё прятаться, но она будет возвращаться, она всегда будет здесь, потому что существует это разделение между вами и ревностью. Далее, есть действие совершенно другого рода, когда нет разделения, потому что в нём наблюдатель есть наблюдаемое, он ничего не может с ней сделать. Прежде он был способен что-то сделать, теперь же он чувствует, что он бессилен, он разочарован, он ничего не может сделать. Если наблюдающий и есть наблюдаемое, тогда он не скажет: «Я могу или не могу что-то сделать с этим», – он то, что он есть. Он – ревность. И теперь, когда он есть ревность, что происходит? Давайте, сэр!

У.: Он понимает…

К.: Посмотрите на это, не спешите. Когда я думаю, что отличен от своей ревности, я считаю, что могу с ней что-нибудь сделать, и когда я это делаю, возникает конфликт. С другой стороны, когда я осознаю истину того, что я и есть ревность, что «я», наблюдатель, и есть наблюдаемое, что тогда получается?

У.: Тогда нет конфликта.

К.: Элемент конфликта исчезает. Там конфликт существует, здесь конфликта нет. Таким образом, конфликт и есть ревность. Вы поняли? Это было завершённое действие, действие, в котором вообще не было усилия, потому оно завершённое, тотальное, оно уже никогда не вернётся.

У.: Вы сказали, что анализ – гибельное орудие для мышления или сознания. Я совершенно согласен с вами, и вы собирались сказать, что могли бы дискутировать в пользу того, что в мозге, в мышлении или в сознании есть фрагменты, которые станут антианализом. Я был бы благодарен, сэр, если бы вы продолжили развивать эту часть дискуссии.