– А хозяйка где? – поинтересовался я, поражаясь чистоте в комнате.

– На кладбище, – сердито ответил старик. – Почитай два года как померла.

– Извините, – смутился я, кто ж знал, что старик – вдовец, неудобно получилось… Я стянул с плеч тяжелый рюкзак. – Я не знал, увидел, что в комнате чисто, вот и подумал… Вижу, вы мне не рады, хотя, если честно, не пойму, почему. Я ж вроде ничего такого не сделал. Разве что в окно постучал, да на постой напросился.

– Обиделся, поди ж ты… – проскрипел старик и вдруг улыбнулся. – Однако понимаешь, когда извиниться нужно. Ценю. А про этнографа не ври. – Он махнул на меня рукой. – Знаю я, что это слово означает. Только к нам в деревню за сказками, песнями и легендами давно уже не ездят. В последнее время журналисты в основном шастают в поисках сенсаций, да еще полиция зачастила.

Я не стал притворяться, что не понимаю, о чем говорит старик.

– Я не буду задавать вопросы. Видать, злят они вас, хотя, если честно, я тоже хотел кой о чем спросить. Ну да ладно… Чем угощать будете? – Я попытался сменить тему разговора. Если мы со стариком подружимся, тогда его и расспрошу.

– Ох ты, шустрый какой! – то ли удивился, то ли обрадовался старик. – Мы разносолов городских не держим. Кашу едим в основном.

– Так я от каши не отказываюсь. А молочка не найдется? – я зажмурился, представляя стакан парного молока, и неожиданно для себя услышал смех старика.

– Пустозвон ты, как я погляжу. Небось журналист?

– В корень зрите, отец. Так будет молоко или нет?

– Будет. И картошка будет. Хлеб, извини, сам не пеку, в магазине беру.

– Я ни от чего не отказываюсь. Может, вам помочь? – спросил я, наблюдая за тем, как старик, чуть подпрыгивая на здоровой ноге, двигается по комнате.

– Помоги. Вон в сенях ведро стоит, воды принеси, а я пока на стол накрою.

«Все-таки есть во мне харизма, – хвалил я сам себя, набирая воду из колодца, расположенного недалеко от дома, – старик вроде как подобрел и уже не смотрит на меня сурово».

При этом я старался не вспоминать про девочку, на которую мое обаяние не подействовало и которую я для собственного успокоения записал в призраки. К сожалению, чем больше стараешься что-то забыть, тем упорнее оно лезет в голову…

Старик действительно накрыл на стол и ждал меня, сидя на высоком табурете, окрашенном, как дверь, в синий цвет.

– Пить будешь? – сурово вопросил он. Я кивнул, продолжая разыгрывать из себя дурачка:

– Чай? Конечно. Мне три ложки сахара, если можно.

Усмехнувшись, старик поставил на стол бутылку, судя по мутноватому цвету содержимого, самогонки.

– Какой чай интересный, – протянул я, – небось местного разлива?

– А то, – усмехнулся в бороду старик. – Хватит ерничать, давай, ешь.

Иногда простая деревенская еда – именно то, что нужно, чтобы завершить долгий день. Я не заметил, как проглотил целую тарелку картошки, огромный кусок вареной курицы, закусывая все это свежими хрустящими огурчиками. Старик усмехался, наблюдая за тем, как я все это поглощаю, и лишь когда мы допили бутылку, одобрительно произнес:

– Хорошо ешь, с аппетитом. Приятно смотреть. Что ты хотел узнать, спрашивай. Знаю я журналистов, покою вам нет, пока все не вызнаете…

Интересно, откуда он все-таки узнал, что я журналист? У меня это что, на лбу большими буквами написано?

– Да надоели вам уже мои коллеги поди… – протянул я, поглядывая в окно, где, судя по посеревшему небу, наступали сумерки.

– Ничего. Бог терпел и нам велел. Спрашивай, – сгорбившись, старик оперся на палку сразу двумя руками.

– Говорят… пишут (поправил я сам себя), что недалеко от деревни по ночам над лесом свечение появляется. Вы, Иван Лукич, сами-то его видели?