К этому остается лишь добавить, что данный подход может напрямую определять и сферу действия известного американского учения «экономического анализа права» (Law & Economics), ставшего столь популярным у многих отечественных экономистов и юристов. Попытка объяснить правовые явления и институты стремлением оборота к постоянному «сокращению издержек» (transaction costs) вполне может быть применима к правовому оформлению коммерческих договоров, но является заведомо непригодной прежде всего для сферы вещного права (составляющего его незыблемую основу). Достаточно указать на обусловленное сугубо историческими причинами отсутствие в англо-американском праве самой категории вещных прав («растворившихся» в разнообразных property rights) и даже права собственности на земельные участки, которое здесь в полном объеме принадлежит только короне или штату, а для частных лиц заменено сложной «системой» идущих из феодальных времен «сильных» и «слабых» титулов (legal estate и equitable estate). Едва ли поэтому можно всерьез говорить о каких-то «заведомых преимуществах» английского (или американского) права в сравнении с континентальным европейским (в том числе российским) правом.
Необходимо также отметить, что эффективность правового регулирования договорных и иных имущественных отношений в высокоразвитых зарубежных правопорядках в основном определяется не закрепленными в них «особо удачными» или «счастливо найденными» законодательными формулировками тех или иных конкретных норм и институтов, а многовековыми традициями их применения в условиях развитого рыночного хозяйства. В иных социально-экономических условиях и в сложившейся правоприменительной практике такие формулировки, будучи инкорпорированными в чужое национальное право, могут и не «сработать» должным образом.
Это подтверждается, например, опытом применения полностью скопированного с американских образцов российского законодательства о рынке ценных бумаг. В противоречие с общими нормами ГК РФ оно крайне неудачно отождествило англо-американские uncertificated securities с классическими ценными бумагами, да еще и признало возможность иметь на них «права собственности» (в действительности property rights являются различными по юридической природе «имущественными правами»), чем внесло немалую путаницу в правоприменительную практику. Этот крайне неудачный опыт «завершился» тем, что Федеральным законом от 2 июля 2013 г. № 142-ФЗ[95] была принята новая редакция гл. 7 ГК РФ (целиком посвященная ценным бумагам), которая привела это регулирование в относительное соответствие с континентально-европейскими подходами. Это пока, однако, никак не отразилось на действующей редакции Федерального закона от 22 апреля 1996 г. № 39-ФЗ «О рынке ценных бумаг»[96], которая по-прежнему полностью ориентирована на англо-американское право. В частности, в этом законе сохранились как упоминания о «правах собственности», так и фигура «номинального держателя», сконструированная по модели статуса «трасти» (trustee), а также не менее абсурдный статус «добросовестного приобретателя» «бездокументарных ценных бумаг», т. е. имущественных прав, а не вещей, и т. д. В результате этот закон представляет собой странное смешение англо-американских и российских (континентальных) подходов, а его противоречивость, в свою очередь, стала почвой для постоянных призывов к прямому использованию в отечественном правопорядке «более прогрессивных» и «гибких» норм английского права.