И вот я такой хожу и пою, и такая тоска… А Он такой тоже тоскует, и ради этой песни взял мне и печать на лоб поставил, чтоб меня кто-нибудь случайно не убил…
Батюшка стал вылавливать части размокшей сушки ложечкой.
– Ну, ты же знаешь, мы православные, мы в сны не верим. Мы в Бога верим.
– То есть совсем не верим в сны?..
– Ну как. Ну вот смотри: просыпаешься ты ночью, а над ухом комар зундит. Знакомая ситуация?
– Еще бы.
– Ну вот. Ты же в него не веришь, что от него там зависит твоя жизнь и все такое?
– Нет, конечно. Но…
– Но он, сволочь, все-таки реален. И очень убедителен.
– О чем думаешь? – спросила Ностальжи.
– О смерти, – ответил Н.
– Очень оригинально!.. – фыркнула Ностальжи, потянулась к крану, приоткрыла, погасила окурок под струйкой воды – она так гасила окурки, а кухонные перекуры совершала тоже всегда одинаково: стояла, прислонившись лопатками к буфету, и ступню правой согнутой босой ноги уперев в голень левой – и другим уже тоном спросила снова: – А что думаешь?
– Думаю, что вот всегда люди представляли себе смерть живым существом, но она никогда не была живым существом, а сделал ее такой Христос.
– Как это?
– Ну, может быть, так: когда Его положили во гроб и задвинули камень, Он открыл глаза и увидел перед собой черное зеркало пустоты. Глухое, без отражений, эбонитовое зеркало. Он осторожно дохнул на него, зеркало запотело, и по серебристому туману Он пальцем нарисовал смерть. И она вышла оттуда, из черного, и стала жить.
– И какая она стала?
– Печальная, но не безутешно. Милая такая, в общем, девушка. Худенькая, ключицы торчат…
– Анорексичка, – снова фыркнула Ностальжи, но продолжала слушать как завороженная.
Н. улыбнулся:
– Ну и вот. Из ничто, каким была, стала существом. И с тех пор кто-то ее боится, потому что не знает, а кто-то узнает и протягивает к ней руки, и она берет за руки, и успокаивает, и облегчает боль и невыносимое, и указывает дорогу, и ведет.
Ностальжи вздохнула и потянулась за новой сигаретой. Глухая ночь за окном постепенно стала перетекать в утро, а магнитофон негромко, все еще по-ночному, продолжал петь:
Н. бегал от ноута и обратно по комнате и скрежетал зубами, а Костя Иночкин иронично поглядывал на него, развалясь на диване (полуторном; это тот самый диван, про который уж было сказано, что у него «мало половин»), курил, чесал за ухом кота Кузьму Скоробогатого и говорил: