Внезапно вспомнилась матушка Аннушки, почтенная раба Божия Александра Евгеньевна, которая уже десять лет назад представилась апостолу Петру и вознеслась на небеса.

Платон Алексеевич, как сегодня, помнил этот скверный день. Тело его жены внесли в старый храм святого Петра. Под иконостасом суровый батюшка отпевал покойную, мерным голосом читая Евангелие, а он не мог ничего слышать, лишь смотрел на лицо Александры Евгеньевны и на погребальный венчик, что лежал на её лбу.

Аннушка стояла подле него. Не ревела даже, лишь трогательно держала его за руку своей детской ручкой, будто боялась отпустить, чтобы он также не ушёл от неё, как мама. В храме стоял лёгкий запах ладана и воска, который смешивался с холодным воздухом, проникающим сквозь старинные окна.

Платон Алексеевич тогда поклялся у гроба дрожащей жены, что никогда более не полюбит никакую женщину на свете. Но самое главное – будет вечно защищать их дочь, уберегая её от всяких бед и всегда находясь подле неё, как верный рыцарь.

По воле Господней ему предстояло нарушить своё обещание. Не из-за трусости или нежелания его выполнять. Дела государственные впервые со дня его службы требовали заплатить самую дорогую цену, что может заплатить военный человек, – отдать жизнь во славу русского оружия. Только такое важное событие было способно нарушить его клятву. И всё же Платон Алексеевич чувствовал себя предателем, будто самолично оторвал дочь и бросился в пучину битвы, как какой-то молодчик, что стремился сложить свою голову. Было-то оно не так, а вот на душе чувствовалось весьма скверно.

И вот с этими думами Платон Алексеевич пересёк практически пустое здание вокзала и вышел из него. Рядом с этим зданием Платона Алексеевича ждал чёрный паромобиль, чадящий дымом из вертикальной трубы. Элегантный кузов блестел от света фонарей. Машина обладала двумя комфортными креслами, лобовым стеклом и складной крышей из тёмного брезента, на данный момент разложенную, чтобы можно было с комфортом перемещаться по делам, не боясь дождя. Платон Алексеевич уселся на пассажирское сиденье и хлопнул дверцей.

За рулём его ожидал личный адъютант и правая рука по фамилии Карпов. Платон Алексеевич не стал брать его с собой на перрон.

– Что прикажете, ваше высокоблагородие?

– В штаб, – сухо скомандовал Платон Алексеевич.

Адъютант был молод. На ещё мальчишеском лице его усы смотрелись неестественно, будто их обладатель старался придать себе более взрослый вид. Но несмотря на возраст, это был опытный военный, переживший несколько военных компаний до этого – на Кавказе и в Крыму. И где-то там потерял свою правую руку. Вместо неё на руле покоился металлический протез. Молодой офицер ненавидел автоматонов ещё больше, чем сам полковник. Каждый раз, видя их, он сжимал протез, вспоминая, как стальные когти разорвали его товарищей.

Технологии продвинулись настолько, что людям стали создавать искусственные конечности. Империя гарантировала, что если её верные воины получат увечье, потеряют руки или ногу, то их не оставят в беде. У Платона Алексеевича служили люди с искусственными глазами или конечностями.

Самому полковнику это казалось каким-то неправильным, будто люди вмешивались во что-то Божественное! Он и объяснить это не мог даже словами. Вот раньше оторвало кому-то руку и поставили вместо неё в лучшем случае деревянную кисть. Она ни взять предмет не могла, ни собрать руку в кулак, – оставалась такой, какой её выточили. А сейчас поставили новую, металлическую, и можно теперь вилку ей брать или ножик, а вмазать такой можно было так, что костей потом не соберёшь… Но его подчинённый был как раз тем человеком, кто на себе прочувствовал, что миру дарила шагнувшая вперёд наука.