– Как, Леня?
– Никакими высокими целями мы наш разбой не оправдываем… Вся наша добыча то и дело уходит на продажных женщин, пьянство или марафет.
– Это всегда так, Леня. Волк не может есть траву. Если ты живешь в «этом», знать, «это» в самом тебе.
Белка замолчал. Видимо, обдумывал дальше речь наперед.
– А тебе известен кураж маза? Когда до последнего вздоха готов убивать, крошить, душить, дабы завладеть и отнять «награбленное»? Думаешь, я с тобой церемонюсь из-за того, что скрад делим? – Маз рассмеялся. – Не могу я спокойно смотреть на жизненную несправедливость! Ну тошно мне от одной мысли, что у них все, а у меня шиш! Мы с тобой справедливости ради тот мир меняем, Ленька… А что нам силу дает, знаешь?
Пантелеев долго молчал.
– Прав-да! Правда нам силу дает! На нашей она стороне!
Они постояли еще немного на улице.
– Пойдем, что обскажу, есть маза…
Зашли в злачную парадную близ Сенного рынка, на Таировом дом 3. Там собиралась шумная компания, праздновали успешно сбагренный слям у меховика.
И на блатной малине стоял дым коромыслом, рекой лился самогон, и марочные вина пьянили испарениями в бокалах. Кто-то с азартом резался в карты. Пьяная Машка, как умела, пела залихватскую песню:
Ленькина маруха отплясывала. Задирала бархатистое платье, оголяла то одно, то другое плечико, вызывая тем самым к своей персоне недюжинный интерес. Потом заложила пальцы в рот и засвистела. Оступившись, попятилась, завалившись на мазурика. Потом пила на брудершафт с Варшавой. Тот сидел в ее лисьем манто, густо раскрасневшийся, играл на баяне. А в дверном проеме стоял Ленька, скрестив руки у себя на груди. Взгляд у него был страшный. «Ну что это такое?!» – думал он про себя… Когда Мими обернулась, он только пригрозил ей кулаком.
– Любимый! – нежно шепнула она Леньке, увлекая за собой.
Они лежали в постели и курили. Мими начала очередной рассказ. Ленька не слушал ее больше. Его мысли занимала маленькая страстная Валя Цветкова, наводчица.
«Наверное, нам пора расстаться, Мими», – чуть было не сорвалось у него с языка
Полился пьяный монолог: опять про великосветского доктора, так-сяк, тот, мол, задумал развестись, а потом на ней жениться. И что хоть не встречаются они две недели как, но наверняка он весь в тоске, очарован ею.
«Валя хорошая бабенка».
– А каждый день цветочки мне шлет, красные пионы.
– Какие еще шпионы? – аж передернуло Пантелеева.
– Ты меня слушаешь?
– Угу.
– … а на квартире он еще и практикует.
– Ты говорила.
– Намедни прислал мне камею с бриллиантинами. Вот, погляди. – И она потеребила блестящий подвес ноготками.
«И эта туда же. Все вы, бабы, видать, одинаковы».
Мими наблюдала за реакцией Леньки. Он уставился на нее безразличным, холодным взглядом, затем молча потушил сигарету о серебряную пепельницу и повернулся на другой бок.
– И что? Ты ничего не скажешь?
Она стала теребить его за плечо.
– Разберемся мы еще с твоим «фармакопеем»!
– В каком смысле? Что ты собрался делать, Лень?
– Разговор окончен. Ложись спать.
«Завтра проследим за твоим докторишкой», – подумал Пантелеев и с этой мыслью уснул.
12. Недобитый аристократ
Доктором Грилихисом называли преклонных лет интеллигента в очках, с огромным носом. Среди соседей в доме на Большой Морской пользовался доверием и уважением. Все знали, что к доктору ходила лечиться теперь вся элита Петрограда. Так, могли постучать и позвонить запоздалые пациенты и среди бела дня, и поздним вечером.