Днями он крутился во дворе, чинил погреб – укреплял стойки, латал одрину[15], копался в огороде, но дела хозяйственные были ему неинтересны, вся его рязанская сущность хотела одного: быть полезным отчине. Как и где – неважно, князь и воевода решат.

Но дни тянулись, благой порыв угасал.

Основательно всколыхнуло и подняло дух известие, что вернулся Евпатий Коловрат. Вся Рязань у колодцев, на купищах[16], в каждой избе оживлённо обсуждала сию новину, всяк на свой лад приукрашивая.

Пусть приукрашивают, главное, что Евпатий вживе.

Трофим свято верил в то, что его судьбина тесно связана с Коловратом-младшим, надеялся, что Евпатий его помнит и поможет с полезной службой.

…Ночь душна.

Трофим ворочался, не в силах заснуть.

Сомкнув веки, пытался думать о дне завтрашнем, что принесёт. Но вытесняли мысли о другом. О том, что одному тоскливо, что этой избе нужна хозяйка. А ежели б и детки бегали, топоча ножонками?

Этой мысли испугался. А ну как его детки сиротами останутся либо сами в полон угодят?

«Стыдись, Трофимушка, – говорил сам себе голосом бабушки. – Когда б все русичи тако мыслили, давно б извели всех нас недруги. Русский род должон быть! Ненастье ли, вражда его коснётся, а он всякий раз вздыбит голову, расправит плечи и далее идёт – рубить новую избу. И рубит, и детишек в ней растит».

Так сладко думал Трофим, засыпая.

И уже совсем было заснул…

Тоскливый, надрывный собачий визг разбудил его.

– Забижают собачку малую, – с досадой произнёс Трофим, вставая с лавки.

Накинул полукафтан и вышел во двор.

– Эй, кто там! – крикнул, подходя к ограде соседней избы. – Пошто псинку бьёте?

Визг собачонки повторился.

– Я для кого кличу?

На его голос вышли два отрока, сильно похожих друг на друга.

Полная луна хорошо освещала, и Трофим разглядел неслухов: худые, выше среднего роста, в одинаковых длинных рубахах, русоволосые.

– Вы что творите, возгри[17]?

– Мы не творим, – угрюмо ответил один, видимо, старший.

– Кто такие, откуда взялись? В сей избушке сто лет никто не жил.

– Мы – переяславские.

– Южного Переяславля или нашего, Залесского?

– Княжества Переяславского, бежали от монголов, здесь их нету.

– Ладно, бежали от монголов, понимаю, страшно. Собачку пошто забижаете?

– Кусается сильно, – ответил второй, более весёлым голосом. – На вервь пытаемся посадить, не хочет, обороняется.

– Тебя самого привязать – тоже визжать и борониться станешь. Али примиришься?

На разговор вышла женщина средних лет в длинном сарафане, простоволосая: чёрно-серебряные под светом луны, волосы ниспадали почти до земли.

– Гордей, Власий! – позвала вполголоса.

– Матушка, мы здесь! – дружно ответили братья.

– С кем вы там?

– Дядько соседский.

Подошла ближе, Трофим узрел гриву волос, которая тут же заполонила всё его воображение, волосы были волнисты, тщательно ухожены, от них пахло сиренью и жимолостью. По женщине сразу было заметно, что – пришлая, рязанка никогда не позволит себе выйти во двор простоволосой.

– Ой, да ты, должно быть, наш соседушка, – заговорила на подходе. – А мои хлопцы куда пропали, я искать, в избе нету, а они здесь…

Увидев, что Трофим хорошо одет, заулыбалась ласково.

– Вот молодцы, что тебя зустретили, а то живём и не знаем, кто рядышком. А тут дядько пригожий такий…

– Я уже спал, но хлопцы занимались тем, что катовали собачонку, а она визжит громко.

– Приблуда якась, а они до хаты её взяли.

Вблизи Трофим увидел длинный, крючковатый нос женщины, глаза цепкие, холодные и некрасиво кривящуюся нижнюю тонкую губу, когда говорила.

Обозлился.

– Добрые люди давно почивают, а не по чужим дворам ходят.

– Хлопцы, геть в хату!