– Интересно, откуда она знала Оливию, – вздохнул я, – но теперь уже не спросишь.

– Мне почему-то кажется, – заметил де Абрантес после небольшой паузы, – что нам еще не раз придется встретиться с этой шумной дамой, так что расспросить ее обо всем – у вас точно будет шанс.

Наутро ветер нисколько не утих. Он пел свою свирепую песню за окном, с подсвистом и аккомпанементом из шума падающих обломанных веток. Я был совершенно уверен, что сегодня у нас не будет ни одного посетителя: кто же высунет нос из дома в такую погоду? Таких безумных мало, точнее – вовсе нет. Поэтому, закончив завтрак, я свернулся клубком в кресле, лениво наблюдая, как Маттеус, кутаясь в меховую прабабушкину накидку, готовит глинтвейн.

Стук в дверь удивил нас обоих. Отодвинув кувшин с горячим вином, благоухавшим корицей, гвоздикой и мандариновыми корочками, мой хозяин встал, пересек холл и отворил двери. На пороге стоял мужчина, закутанный в плащ; войдя в зал и откинув капюшон плаща, он обратился к Маттеусу:

– Мне нужна сеньора Оливия.

Я рассматривал его, сидя на аптечной стойке: у незнакомца были правильные черты лица, но пока о его внешности я не мог сказать ничего определенного – кроме того, что лицо его было красным, словно ошпаренным кипятком – ледяной ветер славно потрудился, обжигая его кожу.

«Ну надо же, – думал я, нервно хлопая хвостом по стойке, – всем срочно потребовалась вдруг Оливия, да так понадобилась, что этот господин бежал сквозь ветер – а пока она была жива, про нее никто и не вспоминал».

Маттеус открыл было рот, желая сказать, что Оливии больше нет в живых, но мужчина его перебил. Вынув из складок плаща маленький конверт, запечатанный восковой печатью, он заявил:

– Я должен передать этот конверт лично ей в руки. Дело в том, что один очень дорогой и близкий мне человек в этом мире – моя старая нянюшка скончалась, вчера вечером. Но незадолго до смерти она попросила бумаги и чернил. И, собрав последние силы, написала короткое письмо, адресованное доне Оливии, запечатала его и попросила отнести. Она сказала, что это ее прощальное «прости». Поскольку просьба передать письмо, причем как можно скорее, была ее последней волей, я здесь…. Я должен немедленно видеть дону Оливию.

– Я сожалею, – развел руками Маттеус, – но дело в том, что дона Оливия…

– Ее нет дома? – резко перебил незнакомец. – В таком случае, передайте ей это письмо, когда она вернется. Полагаю, если это просто прощальное «прости», мне нет особой нужды передавать ей лично в руки…

Отдав конверт моему хозяину, он подул на руки, пытаясь их согреть – не слишком удачная попытка, ибо они, судя по их багровому цвету, тоже изрядно окоченели. Затем, коротко поклонившись, он повернулся к двери с явным намерением снова шагнуть туда, где властвовал колючий пронизывающий ветер.

– Постойте, сударь! – окликнул его Маттеус, – я вижу, вы продрогли, и вам бы не помешало отогреться, раньше, чем вы пойдете обратно. Вы позволите мне предложить вам бокал горячего вина?

– Вы очень любезны, – неуверенно произнес наш гость, – но мне, право, неловко…

– Было бы неучтиво с моей стороны не угостить чем-то горячим гостя в такую погоду. Уверен, что и моя прабабушка, и ваша нянюшка не хотели бы видеть вас простуженным, – улыбнулся Маттеус.

Улыбка у Маттеуса, надо сказать, имела такое свойство, что обволакивала нежным флером душу любого, за редким исключением, человека. Наш гость исключением явно не был, поэтому с благодарностью принял приглашение и устроился поближе к камину.

Когда горячее вино было разлито из кувшина по бокалам, Маттеус покосился на меня, и налил немного вина в блюдце, и обратился к нашему гостю.