– Парень, не обращай внимания, у Когана злой язык…

– …но руки золотые.

– Ты серьезно считаешь, что мне стоило умереть? ― спросил вдруг Смолл, и Коган вздрогнул. Голос прозвучал слишком громко и слишком уверенно.

– Считаю, ― тут же отозвался Коган. ― Ты на всю жизнь остался калекой. Куда ты подашься? Ночные вылазки для тебя закрыты, родни тут у тебя, как я понял, нет, может быть получится телом заработать, но разве это нормальная жизнь? У тебя нет ничего.

– У меня есть вторая нога!

– И что она тебе даст, эта твоя вторая нога? Ты и ходить толком не сможешь!

– Коган, хватит! ― крикнул Джоз.

– Что хватит-то? Все по делу говорю! Жизнь парня сломана! Он не сможет даже ходить…

– Да задрал ты со своим «Он не сможет ходить»! ― заорал Смолл, рывком вытащил из-под головы подушку и бросил в ошарашенного Когана. ― Я и сам знаю, что не смогу, корни тебя подери. Но тогда я буду прыгать!

– На одной ноге, да?

– Да. И буду прыгать быстрее, чем бегают.

– Кто? Такие же немощные, как ты?

– Нет, такие немощные как ты.

– Хочешь поспорить?

– Хочу. Дай мне только время восстановиться…

– Восстановиться? ― Коган грустно улыбнулся. ― Ты так и не понял? Ты уже никогда не восстановишься.

– Клянусь! ― воскликнул Смолл. ― Больше всего на свете мне сейчас хочется зарядить тебе левой ногой по лицу!

– Первая шутка в статусе калеки? ― Коган расхохотался. Джоз подхватил его смех. ― Торопить не стану. Будешь готов посоревноваться, дай знать. ― Коган начал разматывать бинты. ― А сейчас мы глянем, как там поживает твоя культя.

Коган промыл культю Смолла и наложил чистые бинты. С правой ногой он возиться не стал, сказал, что язвы заживут в течение десяти дней. Джоз принес тазик с водой и кусок мясо. Смолл умылся и через силу поел.

– Спасибо, ― сказал он, когда они остались наедине с Джозом.

Джоз поправил закатанные рукава свободной рубахи и грустно улыбнулся.

– Ты не обращай внимания на Когана, у него есть причины хмуриться. Когда ему было восемь, его отец, славный мужчины и надежный лазутчик, подхватил какую-то болячку. С роду таких не видывал. Его нога покрылась красноватыми пузырями, которые лопались, оставляя после себя гнойные дырки. А там где гной и открытые раны ― не далеко и гангрена. В общем, чтобы он не помер, ему пришлось отрезать правую ногу. С потерями каждый справляется по-своему, отец Когана налег алкашку. Напивался, кричал, проклинал весь свет. Напивался, кричал, проклинал весь свет. Коган, как мог, пытался вернуть отца в нормальное состояние. Подбадривал, кормил, помогал мыться. Он даже устроился на работу, чтобы содержать отца, ведь после смерти матери тот был единственным его родственником. Он верил, что отец оправится, снова станет жизнерадостным и смелым. Но… Однажды Коган вернулся домой и нашел отца мертвым. Он лежал в кровати, запрокинув голову, и у него был черный язык. Он принял яд ― черную смерть ― и оставил сыну жалкую короткую записку: «Мне незачем жить таким».

– Он не должен был так поступать, ― Смолл покачал головой. ― Он не должен был бросать сына.

– Я это знаю, ты это знаешь, когда-то и Коган это знал. Но те времена далеки, Коган так сильно восхищался отцом, что принял его решение. И даже больше, стал считать верным. Теперь его не переубедить.

Смолл опустил глаза на культю. Может отец Когана все-таки был прав? Может и ему стоит проглотить черную пилюлю и лишить себя страданий? Нет. Смолл мотнул головой, прогоняя дурные мысли.

– Джоз, ― обратился он, ― если я оступлюсь, расскажи мне это снова. А если не стану слушать ― через силу.

– Сомневаюсь, что в этом будет надобность, парень.