Стоял яркий день. Лучи солнца пробивались сквозь полуоткрытые оконные ставни, делая видным, обычно скрытый от глаз хаотичный танец пыли. Смолл лежал на кровати. Тяжелое тело ныло и отказывалось двигаться. Он сжал пальцы рук в кулак. Уже что-то! Затем попробовал пошевелить пальцами ног. Правая неохотно подалась, но левая… Ужас закрался в душу Смолла. Перебарывая жуткую боль, он сел. И его затрясло. Левая нога была отрезана выше колена.

Воздуха в комнате резко стало меньше. Смолл вцепился руками в то, что осталось от ноги, и завыл. Взгляд прыгал с правой ноги на культю и обратно. И так снова и снова. Сердцу было тесно в груди, мысли разрывали голову.

– Нет! Нет! Нет! ― Смолл изо всех сил ударил кулаком в левое ребро ― бинты вокруг культи покраснели ― и его ослепила боль. Он и не знал, что бывает такая боль. Горела не только отрубленная конечность, сама душа словно плавилась. Он бацнул по ноге еще раз и еще.

В комнату вбежали лекари. Один из них отвесил Смоллу сочную оплеуху.

– Возьми себя в руки! ― воскликнул он и одним выверенным движением руки прижал Смолла к кровати, а другим влил ему в рот горькую смесь. Лицо парня скривилось. ― Знаю, мерзкая вещь, но тебе станет лучше.

Он не соврал. В голове у Смолла заметно прояснилась, а по телу расползлась прохлада, самую малость, но притупляющая агонию.

– Что вы сделали со мной?

– Что мы сделали? ― переспросил худой, рыжебородый мужик с впалыми щеками. ― Шкуру твою спасли ― вот что!

– Вы отняли у меня ногу.

– Скажи спасибо, что одну.

– Ты был плох, ― мягко сказал второй лекарь ― крепкий, с приятным лицом и теплыми карими глазами, ― трупный яд распространился слишком далеко, еще пару дней и ты бы умер. Если бы ты пришел к нам раньше, сразу, как отказали ноги, все могло бы сложиться иначе. Зачем ты терпел?

– Я не терпел. Очнулся на лавочке ночью, а ногами пошевелить не могу. Стал кричать. Прибежали мальчики. Один из них снял мне сапоги. Дальше не помню.

Лекари переглянулись.

– Нет, ты что-то путаешь, ― сказал крепкий. ― С такими ногами, как у тебя, ты дней двадцать должен был, как овощ на месте сидеть.

– Такого не было. Еще вчера я бегал.

– Бред! ― воскликнул худой хриплый голосом. ― Этого не может быть.

Смысла переубеждать лекаря Смолл не видел. Плевать! Его волновало и пугало другое.

– Почему я чувствую ее? ― спросил он, мягко обхватив культю. ― Почему я чувствую продолжение ноги? Пальцы зудят и ломят, а стопа болит… Но там нет ничего. Там нет ничего, но нога… она будто все еще здесь.

– Это нормально, парень, ― сказал крепкий. ― После ампутации конечности такое случается порой. Фантомной болезнью зовется.

– И это пройдет?

– А ты того хочешь? ― спросил худой.

Смолл промолчал. То ли на него так подействовало успокоительное, то ли шок сыграл свою роль, но Смоллу почему-то казалось, что если он ответит «да», нога уже точно никогда не вырастет. А потерять эту безумную и наивную мысль он не посмел бы.

– Рано или поздно все проходит, ― заверил крепкий.

– Но ты вряд ли доживешь до этого дня, ― подхватил худой. ― А ведь я предлагал Джозу остановить твои мучения. Кусочек черной смерти в рот, и ты безболезненно отправляешься на тот свет. Но, как видишь, Джоз был против.

– Мы не боги, Коган, чтобы решать, кому жить, а кому умирать.

– Ты прав, мы не боги. Но люди отчаянно доверяют свои жизни нам. И как думаешь почему? Они знают, что мы те, кто может подарить им счастливую жизнь или удачную смерть. ― Коган ополоснул руки в мыльном растворе и присел на стул возле Смолла. ― Давай-ка глянем как там твоя нога. Ах да, прости! То, что от нее осталось.