Итак, я смотрел на неё.

Выражение моего лица, слава тебе господи, я не видел, а Костя сделался нелепым и невменяемым – наполовину разъярен, до смерти перепуган.

Ещё бы! Праведник. Глава комсомола. Надежда института. Любимец публики и вдруг мужеложец! В этой роли мне-то хреново. А ведь мне паршивой овцой в стаде быть не привыкать.

Я бы здорово посмеялся над ситуацией, если бы не Лена.

У неё было такое лицо…

Она, наверное, ни о чем подобном даже и не читала, не слышала. А не то, что вообразить рядом с собой могла.

Бедная моя девочка.

Если бы я мог, я бы в тот момент с радостью куда-нибудь провалился.

Но проваливаться было некуда. Да и невозможно. Надо было как-то выравнивать ситуацию. А как, черт возьми?

Что говорить, когда любовь твоей жизни заходит и видит тебя наполовину раздетым, обнимающимся с другим мужиком, прижимающимся уста в уста, и ты не уверен, в течение какого времени сия картина стояла пред её светлыми очами?

Что сказать? Что у нас сеанс искусственного дыхания? Что он споткнулся и упал, а я его нежно утешил?

Костя вскочил, как ошпаренный:

– Мы тут… я тут… это не то, что ты думаешь!

Как будто он знал, о чем она думала?

Как будто подумать можно было что-то другое?

Итак, Костя оправдывался. Нелепее ничего не придумаешь.

Я же решил плыть по течению. Просто лежал и смотрел, куда повернут события.

Они, как и следовало полагать, никуда поворачивать не стали. Остались на месте.

Глаза Лены так и умоляли разубедить её в очевидном.

Ага, дождешься от меня. Как же? Врать я не мастак. Не люблю. Считаю ниже своего достоинства.

Поняв, что ничего из меня не выжмет, Лена прошла в туалет.

Я поплелся за ней. Так, на всякий случай. Не то, чтобы я её подозревал в суицидальных намерениях – я её для этого слишком хорошо знал.

Ну, может, помощь, какая потребуется? Тазик там подержать, или ещё чего?

Стоял рядом, заботливо держал в руках предварительно смоченное полотенце. Терпеливо смотрел, как её выворачивает наизнанку от отвращения ко мне.

Когда ей надоело сидеть в обнимку с унитазом, я протянул ей руку.

Но она с силой меня оттолкнула:

– Никогда меня больше не трогай!

С пафосом заявила рассерженная злюка, горя праведным негодованием.

– Никогда больше не смей меня трогать своими грязными руками!

Руки, кстати, в этой ситуации были единственным, что осталось чистым. Я их за головой держал.

Но ей до нюансов дела не было.

– Никогда!  – почти прорыдав, завершила чаровница.

Ей оставалось только закинуть голову назад, ударив рукой по лбу и крики: «Браво!» – из зала обеспечены.

Я аплодировать не стал. Просто засмеялся в ответ.

Лицо её исказилось и, размахнувшись, Лена закатила мне такую классную оплеуху – закачаешься.

– Мразь! – прошипела она.

– Конечно, – согласился я с очевидным. – А ты не знала?

– Не знала.

Это уже с жалостным всхлипом.

Ну, за жалостью, это не ко мне. Я никого не желаю.

– Я хочу уйти!

– Разве я мешаю?

Я, правда, не мешал.

– Я никогда тебе этого не прощу.

– Я просить прощения не намерен.

Я никогда и ни у кого не видел такого злого лица, как у этой некогда милой девочки.

– Ты пожалеешь о том, что так со мной обошелся!

– Вряд ли.

– Я всем расскажу о вас!

– Сделай милость, – отмахнулся я. – С меня вся дурная слава, как с гуся вода.

Она встала, отряхнулась и ушла.

Костя причитал, стонал и охал.

– Да ладно тебе, – рассмеялся я, обнимая его за шею и увлекая к кровати.

Костя не сопротивлялся. Большой, как медведь, и послушный, точно теленок.

***

Зачем все это было нужно, спрашиваю я самого себя?

Ведь я не люблю мужчин – вообще. И Костю, как представителя нашего мужского племени – в частности.

Я болен. Наверное, это так.