– А ты говорил, что не сработает.

Я едва ли нашел в себе силы поднять голову и рассмотреть, кто произнес эти слова. Облик Елизаветы растворился в воздухе, оставив лишь темное существо с рогами, копытами и хвостом, который, судя по морде, напоминал распотрошенную свинью.

– Не паясничай, для чего было прикидываться скелетом?

– Чтобы повеселиться, конечно! Люблю играться с жертвой перед тем, как утащить за собой в ад.

Гадкий смех прокатился по комнате. Меня вырвало на пол вином. Существо брезгливо взвизгнуло и лягнуло копытом в висок – я рухнул на пол, коснувшись рукой рвотной массы, что вызвало новую волну веселья у беса. Перед глазами все плыло, тело ломило так, будто не умирал. Грубая хватка за подбородок заставила встрепенуться и подтянуться на дрожащих руках. Встретившись взглядом с зелено-голубыми глазами, едва подавил рвотный позыв.

– Покайся, Петр, в своих грехах, и даруется тебе спокойствие на небесах.

– Мне… не в чем… каяться…

Язык заплетался, мысли путались, но нутро не отзывалось на слова незнакомца. Я считал себя безгрешным. Мужчина разочарованно мотнул головой и отшвырнул прочь – выпрямившись, кинул через плечо бесу, который переминался с копыта на копыто в томительном ожидании.

– Он твой.

Последнее, что я запомнил, – это широко распахнутая пасть твари, которая сожрала за мгновение плоть и душу, не оставив и воспоминания о прошлом перевоплощении.

Прими изменения и приготовься

к принятию истины

Не было ни сил, ни слов, ни эмоций, чтобы выразить весь страх, который закрадывался в детскую душу, испепеляя воспоминания: вот мы с мамой идем на рынок за свежим мясом, поскольку не могли содержать скот дома; а вот Андрей принес с рыбалки две крупные щуки и положил на стол перед отцом, велевшим жене разделать улов и приготовить на ужин уху. В этот вечер родитель пребывал в хорошем настроении и каждому из детей купил по петушку на палочке, сделанному из сахара, – любимое лакомство детей из бедствующих семей. Мать радовалась, видя, что муж наконец-то начал оттаивать по отношению к собственным отпрыскам и баловать их, но, как оказалось, то была мимолетная щедрость – на следующее утро отец встал в поганом настроении и даже отвесил Андрею подзатыльник за то, что тот долго собирался, как девчонка на бал. Брат, быстро натягивая рваные сапоги на ноги, пытался сдерживать подступающие слезы, прикусывая нижнюю губу до крови и часто моргая. Никто не видел, как он подавляет свои эмоции, все были заняты делами, но не я. Я стоял напротив в проеме, обхватив маленькими руками дверной косяк, и смотрел на Андрея не мигая, надеясь, что он встретится со мной взглядом и поймет, что я хочу поддержать его, пусть и безмолвствуя. И Бог услышал мои молитвы – брат обернулся, но в его глазах таилась не братская любовь, а злость и ненависть, которую он даже не пытался скрыть. Разочарование, подобно вязкому киселю, растеклось по телу, и, развернувшись, я сбежал в свою комнату, накрылся с головой и уснул, стараясь стереть из памяти это мгновение.

Тогда я еще не догадывался, что задумывал брат, поскольку веровал во все законы Божьи о том, что нужно возлюбить ближнего. Но, видимо, я не заслужил подобной участи.

Отец шел впереди, протаптывая заснеженную тропинку в церковь и что-то несвязно бубня. Я смиренно склонил голову вниз, не то от обиды, не то от того, чтобы скрыться от вьюги, и, спотыкаясь, шел по глубоким следам. Мать положила с собой лишь казанок с хлебом, вяленым мясом, считавшимся деликатесом, и сушеными яблоками из подвала. Она не смотрела на меня, но я знал, что в ней борются несогласие с решением мужа и стыд, который испытывала, отправляя ребенка прочь из дома. Но разве мог я спорить с теми, кто меня породил и наверняка знает, что лучше для детей.