Паша стремительно поднимался по карьерной лестнице, а потому имел возможность оплачивать молодой жене учебу в университете, каждое лето возить ее на один из заграничных курортов, покупать ей дорогие подарки, а между всем этим систематически избивать ее. Не сильно, так, чтобы не нанести увечий, а разбитую губу или небольшие синяки на теле Вера быстро прощала вспыльчивому мужу, потому что «ведь сама напросилась». Не простила только однажды, когда он избил ее на седьмом месяце беременности. Паша пришел домой пьяный и не в духе. Раздутая, как бочка, жена вызывала у него отвращение. От него разило женскими духами, о чем Вера имела неосторожность сообщить мужу. Очнулась она уже утром в больнице со сломанным носом, загипсованной рукой и без живота. С тех пор прошло почти пятнадцать лет, Вера изменилась, взяла на себя ответственность за свою жизнь, встала на ноги, закончила учебу и нашла хорошую работу, но вердикт медиков все это время был неизменным – она не могла больше иметь детей.

Ей то и дело казалось, что за спиной сейчас кто-то крикнет: «Порошина!». Как же она не любила эту фамилию. Да, фамилия Андрианова порой напоминала ей о бывшем муже, который, к слову, отделался тогда лишь условным сроком, но все же с девичьей фамилией нехороших ассоциаций было куда больше.

– Порошина, куда ты лезешь! Бестолковая! Немедленно пошла вон отсюда!

– Порошина, садись – «два!». Не дал, видать, Бог умишка…

– Порошина! С матерью будешь пререкаться. Ох, я забыла – ты же ей не нужна!

– Татьяна Ивановна! А Верка Порошина в туалете курила!

– Порошина! Порошина! Порошина, чтоб тебя!

Она закрыла глаза. Призраки прошлого так и норовили выбраться из самых дальних уголков памяти, чтобы заявить о себе, а Вера пыталась изо всех сил удержать их там, где они хранились так долго. Но, с другой стороны, зачем тогда нужно было сюда приходить?

Она прошлась по коридору. Интернат представлял из себя достаточно большое, очень старое двухэтажное здание, которое когда-то было чьей-то усадьбой – дачей какого-то богача позапрошлого века. После революции, как и все частные поместья российской элиты, эта усадьба перешла во владения государства. Сперва здесь обосновали туберкулезный центр, но после войны с округи в это место стали свозить многочисленных сирот, что остались без родителей. В пятидесятых годах усадьба перестала быть загородным построением, потому что вокруг нее вырос небольшой городок. К сожалению, приют был актуален долгие годы. В девяностые финансирование было урезано, здание рушилось, сотрудники работали за копейки, что не могло не сказываться на их отношении к подопечным, а через год после того, как Вера выпустилась из интерната, его и вовсе закрыли.

В левом крыле было отделение для девочек, в правом – для мальчиков, в центральной же части здания располагались классы, столовая и актовый зал. Вера стояла напротив входа в столовую и не решалась зайти. Она слышала, как где-то в здании завывает ветер, проникающий внутрь через разбитые окна. Она видела рисунки на стенах, оставленные здесь детьми, которые никогда не знали, что это такое – быть брошенными.

Веру переполняли смешанные чувства. Она толкнула одну из створок двери, ведущую в столовую, и та со скрипом открылась.

– Кто не успеет съесть обед за положенное время, тот уходит голодным! – раздался голос тридцатилетней давности.

В большой комнате, в которой когда-то давно завтракали, обедали и ужинали дети, было пусто. Кое-где у стен валялся мусор: тряпки, картон, засохшие листья деревьев, какие-то газеты. Когда-то в этом зале могло одновременно поместиться более шестидесяти детей. Вера прошлась по столовой, разглядывая ее так, будто в ней было что-то, кроме мусора. В этот момент за спиной громко хлопнула дверь. Вера от неожиданности подпрыгнула на месте, громко вскрикнула и резко обернулась назад. Дверь была заперта, а за ней отчетливо слышался звук отдаляющихся шагов.