– А что с детьми ее тогда случилось, вы не знаете? – спросила Вера.

Петр Васильевич отвел взгляд, затянулся сигаретой и печально сказал:

– Не знаю… И Светлана не говорила никогда. Но еще Шура моя когда-то рассказывала, что Порошина… как это сказать правильно… проклята, что ли… Вы уж простите, что я такое говорю. Сам-то я в подобное не верю, но что же там у нее было-то такое, что подряд троих деток схоронила-то? Мы тут тогда еще не жили. Мы с Шурой переехали сюда в девяностом вместе с сыном. Я тогда на железной дороге работал. Там ногу и потерял потом… А дальше все, как у всех: сын вырос и уехал, станцию у нас закрыли, Шура умерла, а я тут понемногу спиваюсь…

– Что ж сын вас к себе не заберет? – спросила Вера.

– А что ж вы мать больную к себе не забрали? – лукаво улыбаясь, задал встречный вопрос Петр Васильевич. – Вы уж простите, но к Светлане никто, кроме дочери, прийти не мог. Светлана сама ничего про вас не рассказывала, но на ее похоронах соседи говорили, что у нее где-то дочка должна быть, и квартира ей достанется. А тут вы… Простите, Бога ради, но…

– Вы правы, – ответила Вера, – я – дочь Светланы. Но мы никогда с ней не общались, я ее совсем не знаю, совсем не помню. С трех лет я жила в интернате, а после совершеннолетия подруга, которая выпустилась на год раньше меня, помогла мне с переездом в Москву. Светлана Леонидовна меня не навещала и встречи со мной не искала.

– Вот оно как… – задумчиво сказал сторож. – Простите дурака старого, я не знаю, что там у вас да как… Чужая душа – потемки. Странно это все. Троих деток схоронила, а одну живую – в приют определила… Я в том приюте успел поработать. Совсем ничего – аккурат перед его закрытием. Там до меня один сторож был, Василий. Так тот больше сорока лет проработал в интернате том, пока не помер. А я как раз ноги лишился, дома повалялся с полгодика и пошел… Вы в каком году оттуда выпустились?

– В 2005 году, – сказала Вера, – как восемнадцать исполнилось. С тех пор здесь не была. Сейчас квартиру продам и уеду.

Петр Васильевич рассмеялся.

– Кому вы ее продадите? – спросил он. – Весь город если только куда и переезжает, то в основном в мои владения, – мужичок хихикнул, втянул в хрипящие легкие остатки дыма, затушил окурок и выбросил его. – Редко у нас кто-то на ком-то женится, только те, кому совсем некуда деваться. Вот они и покупают по дешевке квартиры. А чаще – от бабушек да дедушек остаются жилплощади. Я свою квартиру закрыл и забыл о ней. Перетащил сюда все, что мне нужно, сторожку подделал, как удобно, обжил, печку выложил, мне и достаточно.

– Очень оптимистично…

– Зато правда.

– Но я все же попробую продать, – сказала Вера, попрощалась и стала уходить.

– Я приберу там, – крикнул ей вслед Петр Васильевич, похлопывая ладошкой по карману, где лежала двухсотрублевая купюра.

– Спасибо большое, – ответила Вера и решила, что перед отъездом даст этому мужичку в десять раз больше, чтобы он присматривал за могилами Порошиных.

Она медленно шла с кладбища в сторону городка, который никогда не стал бы для нее родным. Прохладный ветер все сильнее гнал тучи на сером небе. Пальцы на руках и на ногах замерзли. Хотелось по привычке купить стаканчик кофе, согреть им руки и согреться горячим напитком изнутри, но Вера за свое короткое время пребывания в этом городе встретила всего два места, где продают готовый кофе, пускай и не из качественных кофемашин, но и до этих заведений сейчас было неблизко.

Чтобы доехать до кладбища, Вера брала местное такси, назад же пошла пешком. Медленно, не спеша, несмотря на холодный ветер, она шла вдоль дороги и обдумывала увиденное. Трое маленьких детей, не прожившие и года, были похоронены здесь еще до рождения самой Веры. Если верить тому, что было написано на их надгробных табличках, то Ирина, Вячеслав и Екатерина – были родными сестрами и братом Веры. Но что с ними произошло? Почему они умирали? Чем они болели? Почему Вера ничего о них не знала? И что вообще она знала о тех, кто был ей кровной родней?