Возле шезлонга лежит надувной круг для плавания и стоит ведерко со льдом и бутылкой шампанского, а на маленьком столике, поставленном рядом, сверкает хрустальный бокал для шампанского. В нескольких ярдах от всего этого виднеется большая круглая груда жердей, как будто кто-то планирует развести костер.

Этот гобелен выглядит совершенно несуразно и абсолютно не вяжется с тем, что я теперь знаю о Школе Колдер. Неудивительно, что его поместили в старый погреб, когда-то использовавшийся для хранения корнеплодов, – я не могу себе представить, чтобы моя мать позволила повесить нечто подобное в коридоре нашей школы. От него слишком веет жизнерадостностью из-за его веселых ярких цветов, а от этого костра, готового вот-вот вспыхнуть, исходит слишком осязаемая надежда.

Однако странно, на что ты обращаешь внимание, когда ты ребенок, а на что нет – вообще-то, я помню, что здесь и раньше висел гобелен, но я совершенно не помнила, чтобы он выглядел именно так – таким веселым, затейливым и ярким. Думаю, когда я была маленькой, он казался мне чем-то естественным и нормальным, меж тем как теперь он выглядит слишком радостным для такого места. Для такого острова.

Но время идет, и, если я не появлюсь в общежитии после окончания занятий, то меня будут ждать большие неприятности. К тому же я слышу, что шторм становится все неистовее.

Так что мысль о том, чтобы оставить Джуда и даже Жан-Люка посреди всего этого ужасающего ненастья, начинает устраивать меня все меньше – несмотря на мои подозрения. Мне надо найти их – или повернуть назад и возвратиться в общежитие одной.

Я возвращаюсь к лестнице и, сунув телефон обратно в карман начинаю подниматься к дверям погреба. В небе сверкают молнии, непрерывно гремит гром. Я никогда не боялась штормов, но этот кажется слишком уж остервенелым, даже для Мексиканского залива.

Я пытаюсь подниматься быстрее – чем скорее я выберусь отсюда, тем лучше, – но дождь продолжает лить вовсю, и мои кроссовки скользят на узких ступеньках, так что я снова замедляю свой подъем. По крайней мере, до тех пор, пока моя голова не оказывается снаружи и я не вижу прямо перед собой сердитое мокрое лицо Джуда.

Не знаю, кто из нас удивляется больше – я или он. Возможно, все-таки он, судя по тому, как широко раскрываются его глаза, когда он резко задает вопрос:

– Какого черта ты делаешь здесь?

Он что, всерьез думает, что может рычать на меня сейчас?

– По-моему, это мне следует задать тебе этот вопрос, – парирую я, наконец выбравшись из погреба.

Вместо того чтобы ответить мне, он закрывает двери за моей спиной.

– Ты должна вернуться в школу.

– Мы должны вернуться в школу, – поправляю его я. – Что ты вообще делаешь тут? И почему где-то тут находится Жан-Люк?

– Жан-Люк здесь? – Он оглядывается по сторонам, будто думает, что темный эльф сейчас материализуется прямо из воздуха.

– Понятия не имею. Мне показалось, что я видела, как он спустился в погреб, но к тому времени, как я подошла сюда, он исчез. – Я смотрю на Джуда с подозрением. – Ты собираешься попытаться уверить меня, что ты ничего об этом не знаешь?

Он не отвечает, а просто говорит:

– Возвращайся в школу, Клементина, – и отворачивается, словно для того, чтобы подчеркнуть, что он со мной покончил. Как будто, использовав мое настоящее имя, он и так не дал мне это понять совершенно ясно.

И этого достаточно, чтобы во мне что-то оборвалось. Я не знаю, из-за чего именно – из-за того, что он так беспардонно отсылает меня прочь, из-за того, что, по его мнению, он может командовать мной, или из-за того, что он снова уходит от меня. Но что бы это ни было, что-то просто ломается внутри меня, и я рычу: