А Прожогин как раз сомневался и подозревал, что развитие пошло не по той ветви познания. Вроде как вместо прямой дороги к вершине, с которой виден весь существующий мир, свернуло на извилистую, узкую лесную тропку, заканчивающуюся на поляне для пикников с водкой и шашлыками.

И почему-то не все свойства мира и человека были доступны для изучения. Проще всего сказать, что мешали государство и церковь, но не будет ли это упрощением? Хотя, возможно, всё происходило так: давным-давно кто-то, имеющий власть, страшась непонятного, взял да и не поддержал того, кто мог и хотел познать загадочное, а помог другому – допустим, Архимеду или Декарту, – и те бодро пошли по упрощённому пути познания, не оставляя за собой сомнений. А теперь, через тысячи лет, наш ум просто не способен познавать нематериальное, как, например, рыбы не могут плодотворно изучать свойства газов.

В дверь просунулась Аделаида Николаевна:

– Игорь Петрович, вам что-нибудь нужно?

Прожогин рассеянно посмотрел на секретаршу – он всё никак не мог привыкнуть к её существованию.

– Да, – как бы очнувшись, произнёс он. – Принесите мне, пожалуйста, Библию, Талмуд и книги по каббале.

Аделаида Николаевна пошевелила губами, повторяя названия, и скрылась.

«Нет, – подумал Прожогин, глядя на закрывшуюся за ней дверь, – не стоит спешить с открытиями. Отыщу-ка лучше ту точку в истории человечества, когда кто-то погнал людей по встречной полосе познания – по дороге сухой математики».

Аделаида Николаевна шла по коридору в отдел технической информации и радовалась тому, что в донесении о Прожогине наконец-то появятся подозрительные данные.

9. Гамбург

На Эльбе было тесно. По воде цвета грибного супа скользили десятки судов. Казалось, что все, от громадных, готовых крякнуть с натуги контейнеровозов и длинных, чуть выступающих над поверхностью наливных барж до порывистых яхт и чумазых коротышек-буксиров, сорвались с насиженных мест и подались куда глаза глядят. Совсем как я.

«Генриетта Вторая» пристала у шестнадцатого дока. Фрицу и его невидимой команде предстояло плыть вверх по течению Эльбы вглубь города, но высадили меня здесь, при самом въезде. Не успел я коснуться тверди земной, как сейнер отчалил, буравя винтом грязно-коричневую, маслянистую воду. Тут-то мне с голодухи и пришёл на ум грибной суп с перловкой. Деньги пока были. За выпивку Фриц взял по-божески, чаевые я ему прибавил умеренные. На приличный обед ещё хватит, но шагать до него предстояло километров шесть-восемь – приземлили меня в самом дальнем углу порта. Казалось, здесь не ступала нога человека. Бывалые морские волки и просоленные шкипера с проплывающих кораблей смотрели на меня из-под бровей как на жителя необитаемого острова. Шаткой походкой моряка я тронулся в путь.

Несмотря на восемь с лишним веков истории, в городе совсем не ощущалось старческой хрупкости. Гамбург показался мне элегантным господином средних лет с моложавым лицом и лёгкой сединой. Современные здания здесь обретали солидность, а старинные постройки молодели. Никакой игривости, несерьёзности и чудачества. Строго, но не педантично. Сурово, но без аскетизма. С таким парнем, подумал я, можно и крупное дельце обтяпать, и гульнуть на славу.

На озёрах и каналах не без ущерба для каждой из сторон конфликтовали дети, лебеди и чайки. И хотя требовательные чайки и самоуверенные лебеди были давно и непоколебимо убеждены именно в своём первоочерёдном праве на сытное питание хлебобулочными изделиями из прибрежных кондитерских, дети всякий раз устанавливали собственные порядки. Они выделяли в птичьих стаях фаворитов, наделяли их привилегиями и строили новую иерархию при раздаче угощений, тем самым внося сумятицу в пернатые сообщества и ставя самих себя в неловкое положение. Доходило до того, что особо решительные из чаек, стараясь глубоким взглядом «глаза в глаза» пробудить в детях совесть, с криком подлетали к самым лицам детей и крыльями сбивали с них шапки. Лебеди же, орудуя длинными шеями, выхватывали выпечку у нерасторопных, но почему-то получивших предпочтение «гадких утят», чем вызывали гнев у детей. Местные, блёклых тонов утки ещё пытались ввязаться в процесс распределения пищи, а вот голуби – уже нет. Голубей здесь за людей не считали. Справедливость тут, как, впрочем, и везде, каждый понимал по-своему. Взрослые люди в разборки не вмешивались.