Воспоминание.

Моя первая служебная командировка. В одну из арабских стран. Первый опыт сотрудничества с этой страной. Мы прилетели довольно большой группой специалистов. Старший группы – мой отец.

Нас встречает офицер: орлиный взгляд, высоченная фуражка, мундир увешен аксельбантами и сабля, самая настоящая длинная сабля на боку. Он выпячивает грудь колесом, садится на место рядом с водителем, гордо ставит саблю между ног. Мы всей группой устраиваемся на лавочках в кузове фургона. И отец тоже.

Офицер, звеня подковками на сапогах по голым плитам пола, приводит нас в какую-то казарму, в большую-пребольшую комнату, похожую на спортзал. А может это и есть спортзал. Железные койки в два яруса. Мы раскладываем сумки у кроватей. И отец тоже.

Офицер говорит по-французски, его губы кривятся:

– Тут вы будете жить. Мои распоряжения для вас поступят завтра. Без моего приказа территорию не покидать.

Отец подходит к офицеру вплотную и совершенно спокойно неуловимым движением бьёт его кончиками пальцев в солнечное сцепление. Офицерик складывается пополам, роняет бравую фуражку на пол. Отец очень дружелюбно произносит по-французски, чётко выговаривая каждое слово:

– Слушай меня, ряженый ишак. Слушай внимательно. Мы будем делать то, что нам нужно. Командир здесь я. Ты – всего-навсего наш помощник для связи и услуг. Утром придёшь получить мои приказы. И чтобы через час мы жили в приличном месте, а не в этом сарае. И машины в распоряжение группы. Джип с шофёром. Каждому. Понял? Кивни, если понял.

Офицерик кивает, всё ещё не может толком вдохнуть. Отец улыбается:

– Ну, вот и молодец. Можешь идти. Фуражечку не забудь. А твоему генералу я сам позвоню.

В течении часа нас перевозят на джипах в гостиницу и расселяют в номерах по двое. Отца поселяют в люксе.

Вечером мы сидим с отцом на веранде в колониальном стиле. Пьём чай. Отец говорит задумчиво:

– Знаешь, я заметил, что те люди, которые населяют широты от тропика до тропика, не понимают иного языка, кроме языка силы. Скромность или, допустим там, попытка по-дружески договориться принимается, как слабость, и вызывает лишь высокомерие и наглость. И просьб не умеют слышать. Только приказы. Либо слуги, либо господа – без середины… Какая-то географическая загадка…

Конец воспоминания.

Верное средство получить покой среди людей – деньги. Самый жирный на островах и известный далеко за их пределами банк признал мои права. Моё материальное сверхблагополучие воплотилось в платиновую карту неограниченного кредита. И, когда я вышел из стеклянных дверей банка, лежащий у моих ног город наполнился моими слугами.

Агент выразил желание стать моим верным рабом. Принявшая меня гостиница пресмыкалась предо мной, в номер меня сопровождал сам управляющий. Я сразу же поднял жалюзи на окнах, чтобы без помех увидеть бирюзовое тело океана.

– Но, сэр… Солнце… Жара… – управляющий явно робел, почти страдал от необходимости поправлять в действиях меня – практически полубога.

– Ничего, ничего… Послушайте, мне нужно, чтобы вы порекомендовали мне солидную адвокатскую фирму, которая могла бы заниматься вопросами получения гражданства, – ответил я и раздал небесную манну чаевых.

Приобретать недвижимость, то есть ездить по островам и смотреть на дома, искать, выбирать, какой из них купить, мне нравилось. Я входил в незнакомые двери, визжавшие несмазанными петлями, бродил по скрипучим половицам облезлых полов среди пыльных комнат. Расставленные по самым живописным местам изящными табакерками и помпезными шкатулками дома с облупившейся на стенах и колонах светлых тонов краской назывались «наследием колониальных времён».