– Больше спи, – советует ей отец. – Сон лечит. Только старайся спать сама. Без таблеток.

Вскоре мы с отцом целуем её в оставшуюся целой щёку и уходим.

В коридоре мы вешаем белые халаты на крючочки. И отец говорит мне:

– Вот, сынок, выбирай техническую работу. На ней больше шансов остаться в живых.

Помолчав, добавляет:

– Я это и сестре твоей говорил. Постоянно твердил. Но разве вы слушаете. Молодёжь. Всё на приключения тянет.

И улыбается:

– Хорошо ещё, что у твоей сестры – талант и чутьё.

А я слушаю и не знаю ещё, тянет ли меня на приключения.

Конец воспоминания.

Такси ожидало в переулке, туда не долетали солёные брызги. Она вышла меня провожать. Моя старшая сестра, мой единственный близкий родственник, оставшийся в живых. У неё получалось почти не хромать, казалось, что на трость она опирается невсерьёз.

– Береги себя.

– И ты береги себя.

Она обняла меня свободной рукой, крепко обняла, плотно, а я поцеловал её прямо в шрамик на щеке: с годами он подстёрся, истончился, убыл. Она отпустила меня и сказала:

– Тебе необходимо переменить… обстановку. Или жизнь… Что-то не так, я волнуюсь. Наверное, инстинкт. Не знаю. Ты… не дай опасности приспособиться к тебе… Я тебя люблю.

– Я тоже тебя люблю.

Обернувшись, сквозь заднее стекло такси я видел уютную мощёную бретонскую улочку в аккуратном бретонском городке. И мою сестру. Она стояла у задних ворот своего дома, своего кафе, своего тихого пристанища немолодеющей одинокой женщины. Она опиралась на трость обеими руками и неотрывно смотрела, смотрела, смотрела мне вслед. Автомобиль повернул за угол, но я знал, что моя сестрёнка ещё долго стояла неподвижно, провожая меня душой и мыслью.

Внешне я не отличался от остальных пассажиров: шорты, сандалии и широкая попугаечной раскраски рубашка с короткими рукавами. Обзавёлся такой одеждой в магазине какого-то промежуточного аэропорта. В моём полёте случилось две промежуточные посадки. И одна главная – последняя.

Самолёт ударил выпущенными шасси в землю и побежал по посадочной полосе, вибрируя, растопыря закрылки и притормаживая всё сильней и сильней. Затем предельно загудел, затрясся и, наконец, почти остановившись, стал спокойно разворачиваться, катиться к месту высадки пассажиров. На развороте я успел подивиться тому, как близко очутился конец посадочной полосы, обросший пальмами: места для приземления оказалось совсем в обрез.

Пальмы, цветы, обилие безмятежной зелени – вот что било в глаза, навязывалось радовать с первого шага на трапе. Но я глубоко втягивал воздух носом, всё понимал. Острова плоско выросли пористым коралловым известняком на верхушках древних подводных гор. Только кое-где могли торчать сгустки скал. Пёстрой, подстать пейзажу, толпе туристов, вываливающейся из самолёта, казалось, что тут раскинулся щебечущий благоухающий рай. Никто из приезжих не понимал, что коралл – это каменное дерево, сплошь покрытое бессчётными ненасытными ротиками. И коралловые острова не могли не изобиловать жадными ртами, готовыми хватать и хватать без удержу всё подряд. Особенно – денежные знаки. На туристов сразу же начиналась облава вымогательства. И я старался держаться в стороне.

Персональный агент выловил меня после иммиграционной стойки, как сачком, плакатом с моим именем, подхватил сумку, отвёл и усадил в машину, ловко прихлопнув за мной дверь:

– В гостиницу?

Я отрицательно повёл головой:

– В банк!

Агент взглянул на меня с подобострастным уважением.

Город, столица островов, начинался сразу же за аэропортом. Собственно, весь довольно крупный остров был занят городом, местами шикарным, по большей части – лачужным, разлагающимся. Этот парниково тёплый город очень нуждался в топчущем его улицы населении. В отсутствии людей его через год без следа затянуло бы тропической растительностью. И может быть только маленькая старая крепость у входа в лагуну, сложенная из привезённых плит ракушечника, на десяток лет дольше проторчала бы в зелёном затоплении, как выбеленная солнцем кость.