Герман вновь ухмыляется, откидывая голову назад, и прикусывает нижнюю губу, словно мои слова ― простой забавляющий детский лепет для него. Его вовсе не волнует то, что прямо сейчас к его лбу наставлен пистолет.

– Лучше беги, Казачок, разыгрывается буря.

Меня будто бы облили ледяной водой ― я замираю, услышав то редкое прозвище, данное еще в детстве отцом.

Он прав. Буря и правда разыгрывается. Редкие, но мощные порывы ветра проникают сквозь одежду, заставляя тело покрываться мурашками.

Я отступаю на шаг, не сводя с него глаз.

– Беги, трусиха, беги, ― противно смеется Майкл, который все это время вальяжно прислонялся к стене и следил за нашим разговором с Германом.

Не могу сказать, что на меня повлияло, но резко разворачиваю руку и нажимаю на курок. Пуля с характерных звуком вонзилась в стену, прямо в сантиметр от головы Майкла, который по-женски взвизгнул и рухнул на землю, осыпая меня сотней проклятий.

– Сука! Она меня чуть бы не убила! Твою мать! Она выстрелила!

– Не подходи к моей сестре. Больше предупреждений не будет. ― С угрозой говорю я, тут же бросая пистолет обратно в рюкзак.

Герман засмеялся. Так холодно и открыто, что мне стало не по себе. Было в его смехе что-то дьявольское, пустое и пугающее. Мой выстрел вовсе не испугал его, а наоборот ― позабавил как старая приятная история из детства.

Я разворачиваюсь, вновь накидываю капюшон и бегу как можно дальше от склепа, не в силах обернуться и наткнуться на его глаза, которые затмевали само лунное сияние.

– Правильно! Беги, Казачок! Уноси свои ноги как можно быстрее! ― Его слова отрывками долетали до меня, напоминая фильм ужасов. ― Буря начинается! Пламя разгорается! ― Как давно написанное стихотворение, читаемое вслух автором, полное возбуждения и вдохновения. ― Вот ты и попалась…

Последние слова унес с собой бешеный ветер, рев которого напоминал зверя, готовящегося вот-вот убить свою жертву.

Когда ты на сумасшедшей скорости едешь обратно домой, не желая, чтобы строгий отец застал одни пустые неубранные постели, ничего непонимающую Людмилу, чем пришел бы в ярость, совсем не замечаешь остальных проблем, которые меркнут перед самой главной. Вся бледная сестра, которая просит остановить машину на обочине, чтобы ее вырвало со спокойной душой ― пустяк. Мне все кажется, что нужно обязательно спешить. Сердце как заведенное стучит на каждом километре, голова строит планы, с помощью которого можно избежать домашнего скандала.

– Мийка… Ну пожалуйста… Мне совсем плохо. Останови машину. ― Стонет Стеша, прикрыв рот рукой. Ее вот-вот стошнит, но до дома остается только один поворот. Время же заканчивается.

– Терпи. ― Сухо отвечаю я, следя за дорогой. Если отец увидит ее, то сразу все поймет. Он чует пьяных за версту, терпеть их не может, и на алкоголь в нашей семье поставлено строжайшее табу.

Отъехав от подъезда, я припарковываю машину в самую отдаленную сторону парковки, чтобы она не была замечена отцом.

– Ну наконец-то, ― вздыхает Стеша, открывая дверь, еще секунду ― и ее рвет прямо на улице. Я неприятно съеживаюсь и отворачиваюсь от этого зрелища. Это продолжается слишком долго, ее молодой организм, никогда не употреблявший алкоголь, реагирует спонтанно, и мне остается молиться о том, чтобы с рвотой не вышли вместе все ее внутренности.

Стеша с трудом стояла на ногах, засыпала на ходу, отчего я, как боец, перекидываю ее на спину и несу, чертыхнувшись себе под нос. У нас практически не осталось времени. Стоя у двери, я осторожно кладу ее на пол, чтобы тихо открыть дверь. Не хватало еще быть пойманной Людмилой.