Я стояла, уже совсем привыкнув к темноте, безучастно теребила в руке кусочек колбасы и размышляла. Снова стал накрапывать дождь. У самых моих ног внизу забелели Марусины лапки, и я почувствовала, что она снова тянется к колбасе. Проголодалась всё-таки. Изловчившись, ухватила её подмышку и быстро-быстро унесла в баню. Пока она ела, заперла снаружи двери, слыша, как она, спохватившись, вопила из-за них, и с облегчением думала: «Ничего, ничего. Всё в порядке. Поспи, моя маленькая, до утра, а утром всё у нас будет по-прежнему»…

Утром я принесла ей её любимой каши, тёплой, только что сваренной. Маруся съела всё до капельки с большим аппетитом, вылизав блюдце до зеркального блеска. Я сидела рядом, смотрела, как она завтракает, но даже попытки не делала погладить или как-то проявить своё внимание. Маруська умылась, как положено после еды по кошачьему этикету, села напротив и… прыгнула ко мне на колени. Я всё ещё не решалась её обнять, чтобы не вспугнуть, а она, приподнявшись, смотрела мне в глаза – близко, близко, почти вплотную, будто старалась через зрачки проникнуть прямо в душу и увидеть там ответ на мучивший её вопрос. И вдруг крепко-крепко прижалась своим носиком к моему носу, так крепко, что я засмеялась: «Сломаешь!..». И обняла её, и она прижалась нежной мордочкой к моей шее, как раньше.

И всё у нас пошло по-прежнему. Каждый день мы много времени проводили с Марусей в огороде. Обходили неспешно вдвоём наши владения, задерживаясь то у куста чёрной смородины, чтобы нарвать ароматных листочков для чая, то обрывали разросшуюся мяту и связывали её в небольшие душистые венички – в парилке свежий мятный дух пусть не всю зиму, но какое-то время ещё будет напоминать нам об этом нашем лете. Я пересаживала цветы или просто сидела в беседке, слушая тонко позванивающую над головой «музыку ветра», Маруся забавлялась поблизости с маленьким мячиком и отданной ей в игрушки мелкой луковицей, покрытой золотистой шелухой.

Уходящее всё дальше лето, казалось, тоже радовалось Маруськиному возвращению и дарило нам напоследок тёплые пригожие денёчки, ярко раскрашенные багряными листьями густо плетущегося по беседке девичьего винограда. К вечеру начинала сгущаться прохлада, и Маруся с удовольствием забиралась ко мне под мягкую куртку, сворачивалась там клубочком, уткнувшись, как обычно, носом в шею, и готова была так дремать до утра, если бы… Если бы не надо было мне уходить домой, а ей оставаться на ночлег в бане.

Всё чаще я втихомолку, про себя, задумывалась о том, что вскоре придут и первые заморозки, и вслед за ними настоящие морозы, и долгие холода до новой, далёкой, совсем и не представляемой ещё нынче весны. Что будет делать Маруська одна-одинёшенька в не каждый день протапливаемой бане? Мёрзнуть в своей коробке? Да хоть и бегать днём на улице, по снегу или по холодной земле, чтобы на ночь быть запертой всё в том же холодном помещении? Топить ежедневно баню ради неё? Для нас самих зимой такой необходимости нет, дома тепло, из крана течёт горячая вода, да и выходить на улицу в непогоду порой не хочется без особой надобности.

Мужу поведать о своих размышлениях я пока не хотела, надеясь, что всё разрешится как-то само собой. Время ещё есть. Пока тепло, и травка ещё зелёная, на ней друзья Марусины, подросшие за лето котята, резвятся от души, и она вместе с ними.

Как-то вечером муж пошёл закрыть её на ночлег, но позвонил и сказал, что не знает, как быть: Маруська играет на лужайке с тем самым чёрным котёнком, который пытался нам что-то поведать, когда мы её искали, и её невозможно поймать, в руки не даётся и домой, то бишь в баню, уходить не хочет.