– Возьмешься? – уточнил Панкратов.

Ничипор сдуру согласился. Следующие два месяца он убил на расшифровку и печатание панкратовской нетленки. Все пять копий он разослал теперь уже в московские издательства. Сам же Александр тоже времени не терял. Он громадными прыжками носился по городу и выколачивал из всех, способных держать перо, труды, дабы товарищ Котейко смог прославить город Новоозерск в веках.

Время шло. Рукописи несли, бедный Котейко продал мотоцикл и купил компьютер, стараясь ускорить процесс, ибо никто из местных авторов необходимой техникой не владел и передавал свои труды в рукописи. Но решительно ни одно издательство не желало иметь ничего общего с провинциальными талантами. Повезло лишь одному Гундосому, несколько из песен которого увенчали страницы «Сельского жита». Панкратов отчаялся, назвал слесаря-литагента халтурщиком и прохвостом, отнял своих упырей и вновь ударился в загул. Ажиотаж спал, наступило время забвения.

И вот в один прекрасный день, а точнее, в одну прекрасную ночь Ничипор сидел на лавочке возле своего дома и курил, обозревая пространства звездного неба.

– Жалко, что я сам не пишу, – подумал вслух он. – Почитаешь эти «Записки простреленного», «Даша – королева джунглей» или «Рыцари с королями – братья навек!» – аж выть хочется! Эх, какая скукота! Вот я бы разошелся! Но не дано. Про что не возьмусь писать, все на слесарей сворачиваю. Кому, к черту, нужны книжные слесаря? Их и обычных-то…

И внезапно небо осветилось, звезды потухли, и что-то огненно-черное, огромное, безмолвное, кануло круто вниз, сделало круг над городком, вошло в пике и с грохотом, как в масло, вошло в ближайший лесок.

Ничипор ни минуты не сомневался. Там, в лесу, возможно, потерпел аварию какой-нибудь «Ан» или «Ту» – Котейко, как уже указывалось, был просвещенным человеком и знал о ситуации в нашей авиапромышленности. Не задумываясь, он опрометью кинулся к лесу.

В лесу почти не горело. Огромная туша изрыгала клубы дыма, а вокруг нее прыгал какой-то человечек, размахивая руками. Котейко подбежал ближе.

– Ептыть, их как она, а ведь едрит твою налево! – заорал человечек, показывая на дымящийся агрегат.

– Ну так екарный бабай, ты ж ведь твою дивизию когда она искру-то дает, надоть чтоб через коромысло! – ответил ему на профессиональном языке слесарей-сантехников Ничипор.

Они немножко померекали, а потом, дождавшись, пока перестанет дымить, по одному полезли вовнутрь. То один, то другой вылезали наружу и изрекали по нескольку емких терминов, малопонятных стороннему наблюдателю, если бы он был. Наконец человечек выбрался к отдыхавшему Котейке и затарахтел все на том же наречии, помогая себе энергичными пассами. Ничипор закивал и стрелой помчался к дому. Вернулся он уже со своим рабочим чемоданчиком.

Полязгав и побрякав в металлических внутренностях агрегата, ликующий человечек выбрался оттуда и затряс руку Котейке:

– Етить-колотить! – приговаривал он. – Етить-колотить!

После чего впрыгнул внутрь, помахал Ничипору, сделав сигнал «отскочь». Котейко послушно скакнул куда-то вбок, а туша, зачихав и закашляв, поднялась в воздух, покачала боками в знак прощания и дунула ввысь. Одурелый Ничипор смотрел ей вслед, пока она не растворилась среди звезд. Только теперь слесарь понял. Услужливая память подсунула ему и шесть рук, бестолково машущих в воздухе, и скользкое пожатие десятипалой кисти на прощанье.

Придя домой, Ничипор думал ничуть не меньше, чем перед спасением рухнувшего «самолета». Он врубил компьютер и затарахтел по клавишам…

Сейчас уже пятый роман Котейки выпущен солидным столичным издательством. Ничипор раздобрел, купил новый мотоцикл, сменил неблагозвучную фамилию на Буран, а затем и вовсе отвалил на московские просторы. Новоозерчане порадовались за соседа, а после выхода его десятого, полуавтобиографического романа «В провинциальном городке водилось чудище в реке», местной библиотеке было решено присвоить имя Н. Котейко.