должен признать, что право не всегда вообще логично»[46]. Возможно, это правда, но мы не должны заходить с этой правдой слишком далеко. Логическая согласованность не перестает быть большим делом оттого, что она не высшая цель. Холмс увещевал нас в суждении, сегодня классическом, что «душой права была не логика; ею был опыт»[47]. Но Холмс не сказал нам, что логикой нужно пренебречь, если опыт ничего не подсказывает. Я не могу нарушать согласия в логической структуре, создавая несогласованности, несообразности и искусственные исключения, пока нет какой-либо серьезной причины, которой обыкновенно является какое-либо соображение из истории, обычая, политики или справедливости (justice). В отсутствие такой причины я должен остаться логичным, как должен быть непредвзятым, причем по схожим причинам. Ведь нехорошо это – решать один и тот же вопрос в споре между одними так, а в споре между другими – иначе. «Если в группе дел встает один и тот же вопрос, стороны ожидают одинаковых решений. Это было бы высшей несправедливостью основывать решения по другим делам на противоположных началах. Если вчера, когда я был ответчиком, дело было решено против меня, то сегодня, будучи истцом, я буду ориентироваться на такое же решение. Если разрешить их по-разному, в моем сердце вспыхнет чувство глубокого недовольства неправдой; это было бы ущербом, действительным и моральным, моим правам»[48]. Каждый постигает силу этого чувства, когда два дела одинаковы. Следование прецеденту потому должно быть скорее правилом, нежели исключением, раз спорящие должны иметь уверенность в равном для всех суде[49]. Схожее чувство, но и отличное по остроте, лежит в основе расположенности прецедента расширять себя в направлении, задаваемом логическим развитием[50]. Без сомнений, чувство значительно подкрепляется тем, что зачастую является не чем иным, как тягой ума к elegantia juris, к согласию между формой и содержанием[51]. Это идеал, который никогда не перестанет привлекать к себе профессионалов, образующих юридическое сообщество. Для римских юристов он много значил, больше, чем для английских юристов или для наших, и определенно больше, чем он значит для клиентов. «Клиентов, – говорит Миллер в своих «Сухих фактах юриспруденции»[52], – не сильно заботит «красота» дела! Им хочется его хоть как-то разрешить на наиболее выгодных условиях, которых они могут добиться». Даже это не всегда так. Но по ходу развития системы прецедентного права некрасивые противостояния спорящих сторон дают сырье, из которого будут в итоге добыты прекрасные и светлые истины. Случайное и преходящее уступит существенному и постоянному. Судья, который кует право философским подходом, возможно, идет на поводу у своей умственной тяги к согласию между формой и содержанием. Но он делает кое-что большее. Он делает так, что право не перестает отвечать одному глубоко укоренившемуся и властному чувству. Возможно, только специалисты смогут оценить качество его работы и ее значение. Но их суждение, суждение юридического сообщества, передастся остальным и слегка окрасит общее сознание и общие убеждения[53]. В отсутствие иных способов проверки философский подход остается для судов органоном, коли случай и пристрастность должны быть исключены, а занятия людей устраиваются со стройным и непредвзятым единообразием, которое остается сутью для идеи права.

Вы скажете мне, что это все слишком умозрительно. Если философский подход подлежит применению ввиду отсутствия лучшего выбора, должна быть проверка его сравнительной уместности. Я надеюсь, что прежде, чем закончу, набросаю характеристику – хотя и в самых общих чертах – тем фундаментальным соображениям, которыми должен определяться выбор подхода. По природе вещей они не могут быть перечислены точно. Многое должно быть оставлено ловкости во владении инструментами, которая развивается с практикой. Толика ненавязчивых указаний, толика предложений, остальное нужно доверить ощущениям мастера. Но на данный момент я рад закрепить за философским подходом место среди нескольких других органонов, оставляя вопрос выбора между ними для другого места. Вполне возможно, что я затратил неоправданно много труда, чтобы упрочить за ним столь скромный статус. Важнее всего то, что в школе права Йельского университета его положение не будет оспариваться. Я говорю так потому, что в работах блестящего представителя этой школы, позднего Уэсли Ньюкомба Хофельда, я нашел впечатляющее обоснование значимости этого подхода, не страдающее увлечениями, а также некоторые из лучших образцов его правильного применения. Его трактат «Основополагающие понятия, использованные в судейском обосновании» в действительности призыв анализировать основополагающие понятия более тщательно, а их философский подтекст, их логические следствия – получать с большей последовательностью. Я не хочу сказать, будто он держался того взгляда, что логически следствия должны всегда соответствовать понятиям, полученным из анализа. «Яснее него никто не сознавал, что хотя аналитический способ является незаменимым инструментом, им одним инструментарий юриста не ограничивается»