– Мы Сталина возьмем за этический эталон?

– Боже упаси, – Дима качает головой и отставляет в сторону пустой стакан. – Больше не наливай. А то я не знаю, до чего еще договорюсь.

– Скажи, Дима, – тихо говорю я. – Если этику можно взвесить или измерить, если все как ты говоришь… Есть ли добро и зло вообще?

– Безусловно. Просто грань между ними нечеткая. Большинство людей живет в этой серой зоне. Но все же добро есть – в таинстве материнской ласки, искренней молитвы, первом поцелуе и бескорыстно протянутой руке помощи… А зло… Так, мы вроде как раз собирались покарать зло… Лиза, я немного окосел. Прости, но ты сама виновата

Ничего страшного, я легко исправляю эту неприятность по щелчку пальца. Ростовцев удивленно смотрит на меня. Да, Дима, ты мне еще пригодишься.

– Ты бы хоть предупредила! – возмущается он. Мгновенно протрезветь ему не понравилось.

– Ты меня тоже выслушать должен, – говорю я. – Когда-то я рассуждала примерно как ты. Но муж смог меня переубедить. Он работал какое-то время адвокатом по уголовным делам и не понаслышке знал о многих фактах «жегловщины». Не всегда из лучших побуждений. Это в фильме герой благородный и честный. Думаешь, все в жизни такие? Раз преступил закон, два… Страшен не конкретный проступок. Страшно уподобиться преступнику. Поэтому в нормальном обществе бандитов и убийц ловят и судят по закону, скрипя зубами от злости, потому что эти мрази вместо заслуженного отмщения соответственно совершенному злу получают возможность безопасно провести несколько лет с крышей над головой, бесплатным питанием, а иногда даже последующим трудоустройством. И все же это лучше, чем уподобиться этим подонкам. Холодно наказывать, но не мстить. Давать шанс на искупление тем, кто сохранил в себе человеческое.

Ростовцев усмехается.

– Удивительно, что ты против принципа «кровь за кровь».

– Потому что я еврейка?

– Да.

– Я давно обрусевшая. Спасибо за разговор, Дима. Давай займемся делом.

Ростовцев с облегчением кивает. Видно, что он не любит подобные разговоры. Илия любил…

– Давай я сменю атмосферу, – говорю я. – Нужно осовременить.

Поскольку я не имею никакого представления о работе полиции, приходится обращаться к отечественному кинематографу. Сериалов было очень много, в том числе и с сильными женщинами, вроде Анастасии Каменской или Марии Швецовой. Но эти героини были слишком профессиональны, и мне не подходят. Я объективно оцениваю свои способности. Так что я останавливаюсь на другом варианте, попроще и как-то… роднее, что ли.

– Что-то знакомое, – говорит Ростовцев, сменивший военную форму на черные брюки и строгий серый свитер. Оглядывает кабинет, где мы оказались. В углу дешевые простенькие шкафы, заваленные толстыми канцелярскими папками с кольцами. На стене карта Энска и календарь за 2003 год. Одна стена отделана деревом. Удобно, в нее можно безжалостно втыкать канцелярские кнопки. – Неужели это то, что я думаю? – спрашивает он.

– Скорее всего.

– Да ладно, Лиза… У тебя кто был любимый?

– Андрюша Ларин, – отвечаю я. – Он такой красивый и серьезный.

Ростовцев картинно хлопает в ладоши.

– Вот это да, – говорит он. – Мечта детства.

Я собираюсь собрать волосы в пучок, чтобы не мешали, но обнаруживаю, что все уже сделано заранее. Очень удобно, я прямо как Абдулова. Подхожу к шкафу и достаю нужную папку – такую же, какую мне дал Родионов, а также коробку с цветными кнопками и моток тонкой красной веревки

Кнопки втыкаю в места преступлений на карте города. Шесть красных и одна синяя – где жертве удалось спастись.

– Может, лучше сделать, как в «Особом мнении»? Чтобы был сенсорный экран и трехмерная визуализация данных, – предлагает Ростовцев.