Конечно, удержать принцессу они не могли. Мэриголд почувствовала, что падает. С ужасным треском она рухнула в самую гущу живой изгороди, в то время как птицы кружились над ней, сбивчиво распевая о любящем сердце Розалинды и её изящных пальчиках. Это зрелище до того потрясло придворную чародейку, что она пустила в ход все заклинания для фейерверков разом. Когда те с грохотом взорвались над крышей дворца, птицы пронзительно закричали. Так же завопили и все гости.

– Война! – услышала Мэриголд чей-то крик. – На Имбервейл напали!

Когда Мэриголд выбралась из кустов, вся в синяках и царапинах, она увидела, что праздник закончился. Птицы сорвали большинство бумажных фонариков, которые валялись на траве сплошной бесформенной кучей. Гости в панике разбежались, опрокинув кувшины с лимонадом и подносы с изысканными пирожными. В ночном воздухе висел дым. Розалинду, должно быть, унесли во дворец, но король и королева всё ещё стояли на лужайке, и Мэриголд никогда не видела их в такой ярости: король Годфри сжимал кулаки и бросал бессвязные угрозы, а королева Амелия выглядела так, словно готова была начать войну немедленно.

– Мэриголд! – прогремел голос короля Годфри. – Где ты?

Единственное, что пришло Мэриголд в голову, – бежать. Она прорвалась через цветочные клумбы, растоптала валяющиеся на земле бумажные фонарики, оттолкнула подбежавшего к ней Коллина и даже не остановилась, чтобы извиниться, ведь королевский распорядитель был прав на её счёт, разве нет? Так и было, и теперь каждый мог убедиться в этом собственными глазами. «Злобный ребёнок», – глухо выстукивали по траве её туфли. «Испорченный ребёнок», – колотилось сердце. Но в Имбервейле нет места злобе и нечестию. Ворота дворца были открыты. Мэриголд пронеслась сквозь них, не оглядываясь.

Вскоре Мэриголд добралась до Дикого леса. Ночь была такой тёмной, что девочка почти ничего не видела, только слышала рёв ветра и завывания волков. Её платье цеплялось за ветки и колючки, обувь вязла в грязи, но Мэриголд пробивалась вперёд с такой решимостью, что даже голодные лесные твари не посмели приблизиться к ней. Мэриголд было всё равно, где она окажется, лишь бы подальше – подальше от разрушений на дворцовой лужайке, от гневных лиц родителей и от всех людей во всех королевствах, которые когда-либо игнорировали её, ругали или бросали.

Теперь она будет изгнана из Имбервейла, поняла Мэриголд в тот момент, когда переходила глубокий ручей, вымочивший её платье до пояса. Она нарушила все правила. Она старалась не думать о своих механизмах, оставшихся в спальне, или о Коллине, которого оттолкнула, в чём теперь раскаивалась. Но по крайней мере ей не придётся больше терпеть вечеринки Розалинды, напоминания о том, что нужно быть милой и вежливой, или неодобрительные взгляды королевского распорядителя. По ним она ни капли не скучала.

На рассвете Мэриголд выбралась из леса и огляделась. Поляна, на которой она оказалась, была не более чем пустырём, зажатым на границе двух королевств, но Мэриголд узнала её сразу: здесь было так сухо, что ничего не росло. Впереди находился мутный ров, за ним был холм, а на холме, как и описывала Розалинда, возвышалась крепость, мрачная и угрюмая, как сердце злого волшебника.

Впервые с тех пор, как она покинула Имбервейл, Мэриголд засомневалась. Почувствовал ли Дикий лес злобу в её сердце? Неужели чавкающая грязь и колючки ежевики специально привели её сюда, к порогу волшебника Торвилла? Деревья за спиной Мэриголд уже сомкнулись без просвета, отрезая путь назад, словно даже они были уверены: это пустынное место – именно то, где она должна быть. Прохладный ветерок коснулся её шеи, заставив вздрогнуть.