– Чулан сожалений, – сказал Крючкотвор, – закрыт для всех, кроме Торвилла. Особенно для тебя.

Наконец они попали в небольшую комнату с кованой кроватью и побеленными стенами. Окно было обрамлено кружевными занавесками, на полу лежал ковёр весёлой расцветки, кровать была застелена мягким зелёным покрывалом, а на подоконнике стоял кувшин с сухими цветами.

– Твоя спальня, принцесса, – сказал Крючкотвор.

Мэриголд вздохнула:

– Раньше она принадлежала Розалинде, не так ли?

– Если не нравится, можешь спать в комнате, полной скрипов и шёпотов. Или в подземелье, или на краю ямы с угрями…

– Нет, спасибо, – сказала Мэриголд, прежде чем у вредного фамильяра появились новые идеи.

– В таком случае, – сказал Крючкотвор, – обустраивайся. Можешь брать любую еду из кладовки, кроме шоколада: он мой. И не тревожь Торвилла. Если ты ему зачем-то понадобишься, он сам тебя найдёт. Желаю удачно побыть злой, – ухмыльнулся он и исчез.

– Семь дней, – пробормотала Мэриголд, – чтобы сделать что-то невыносимо хулиганское.

Она выпуталась из своего драного праздничного наряда, бросила его в угол и надела одно из простых рабочих платьев, которые всё ещё висели в шкафу Розалинды. Какое нелепое испытание! Мантия волшебника, которую она натянула через голову, оказалась минимум на три размера больше. Мэриголд посмотрела в зеркало, надеясь увидеть в отражении поистине злобного ребёнка, но перед ней была лишь неряшливая девочка с тёмными кругами под глазами и хлопьями каши в углу рта. Неудивительно, что Крючкотвор над ней смеялся.

Однако, постаралась утешить себя Мэриголд, нет никаких причин, по которым она будет вынуждена провести остаток жизни в виде жука. Она действительно была злой. Каждый раз при мысли о Розалинде она чувствовала, как сердце колотится и наполняется гневом. При этом она никак не могла перестать думать о ней. Как Розалинда стояла на этом весёленьком ковре. Как Розалинда сидела на кровати, болтая ногами. Как поправляла цветы в кувшине. И как в конце концов отодвинула занавески и вылезла в это самое окно, направляясь в Имбервейл, чтобы всё испортить.

Мэриголд зажмурилась.

– Я должна навести порядок в этой комнате, – сказала она сама себе.

Потом свернула коврик и поглубже засунула его в шкаф вместе с цветами и кружевными занавесками. Мягкое зелёное одеяло она сохранила – в крепости было холодно, – однако выдернула нитки, чтобы оно выглядело потрёпанным и изъеденным молью. Мэриголд даже распахнула окно и поискала верёвку, с помощью которой Розалинда сбежала, однако её не было видно. Что ж, по крайней мере не придётся запихивать её в шкаф. Спальня всё ещё не была мрачной, но теперь хотя бы стала похожа на место, где живёт злобный ребёнок. А ведь внешность – это главное.

В саду Мэриголд собрала букет из колючек и крапивы, чтобы заменить цветы в кувшине Розалинды. В хранилище нашла рулон тяжёлого пурпурного бархата, из которого сделала портьеры. Жуя тост с джемом, Мэриголд открыла брошюру «Зло за двадцать три минуты в день» и проделала первое упражнение: закрыла глаза, сделала глубокий вдох и представила, как она взрывается, подобно умирающей звезде. Затем, довольная своими успехами, Мэриголд постучала в дверь Крючкотвора.

– Я хочу перекрасить стены своей комнаты, – объяснила она, когда фамильяр высунул голову. – Есть ли у Торвилла краска?

– Проверь чулан под лестницей в кабинет, – сказал Крючкотвор. – А теперь уходи: я занят.

– А что ты делаешь? – Мэриголд посмотрела на предмет, который он пытался спрятать за спиной. – Это пяльцы для вышивания?

Крючкотвор уставился на неё.

– Если будешь совать свой нос куда не следует, – сказал он, – Нечто его откусит. – И захлопнул дверь.