Или золотой.

Или цвет подсолнухового мёда.

Бесовский цвет.

Как только мои глаза не называли.

Мне больше нравилось «золотой», но в доме Октазии на комплименты рассчитывать не приходится.

– Когда ты родилась?

– Весной второго года.

В его взгляде мелькает разочарование.

– Ну что ж, – Фероуз окидывает меня пристальным взглядом, особенно задерживаясь на тонком ошейнике и на груди. – Тяжело, наверное, здесь живётся такой хорошенькой девушке.

– Вы весьма прозорливы, господин.

Он продолжает смотреть на грудь. Интересно, маги видят сквозь одежду? Опускаю взгляд и заливаюсь румянцем: мокрый лиф плотно облепил груди и торчащие от холода соски. Спешно прикрываюсь руками.

– Господин, – голос дрожит от негодования. – Прошу обратить внимание на мой ошейник: я в долговом рабстве. А это значит, я подданная со временно ограниченными правами, а не собственность. Не надо на меня так смотреть. Это… это…

– Возмутительно? – Фероуз насмешливо смотрит мне в глаза. – Пожалуй, ты права, маленькая почти рабыня.

Я вспыхиваю сильнее.

– У меня внучка твоего возраста. – Он одёргивает звёздный плащ и усаживается в кресло.

– И это повод пялиться на мою грудь?

– О нет, ни в коем случае.

Я должна пылать от гнева, но он гаснет в исходящем от Фероуза добродушии. На церемониях он казался грозным, беспощадным, а сейчас трудно поверить, что когда-то он мановением руки убивал целые отряды или выносил ворота среднего размера крепости. И одежда ему слегка великовата, что добавляет несерьёзности.

– В вашем возрасте пора вести себя пристойно, – надуваюсь я.

Октазия влетает разъярённой кошкой:

– Как ты смеешь грубить самому старшему магу? – С круглыми от ужаса глазами она бросается ко мне.

И останавливается: Фероуз хохочет, постукивая смуглой ладонью по подлокотнику.

– Господин? – тревожно обращается к нему Октазия.

Он отмахивается, ресницы влажные от слёз. Что такого смешного я сказала? Окзатизя переводит испуганный взгляд с него на меня и обратно. В комнату изумлённо заглядывают её двойняшки, в которых трудно признать сестёр: худощавая голубоглазая блондинка и кругленькая брюнетка.

Утирая слёзы, Фероуз замечает их и машет:

– Заходите-заходите, девушки. Я пришёл на вас поглядеть. Как же вы непохожи.

Они, оглядываясь на мать, осторожно заходят и кланяются. Фероуз осматривает их так же пристально, как только что меня. Октазия впивается в моё запястье и тянет к выходу, то тревожно косясь на дочек, то яростно – на меня. Теперь ещё и она жаждет моей крови. Язык мой – враг мой. И руки, и ноги, и грудь.

– Пусть эта очаровательная служанка подождёт меня за дверью, – вдруг говорит Фероуз.

Прежде, чем я успеваю посмотреть на него, Октазия выталкивает меня в коридор и, злобно глянув, закрывает двери. Они массивные и хорошо подогнаны, так что я слышу лишь глухое бормотание и время от времени – женский, немного натянутый смех.

Мне жутко неуютно из-за неопределённости: Фероуз хочет меня наказать? Положил на меня глаз? В мокрой одежде холодно. И я неожиданно сильно устала. Я осторожно прислоняюсь к стене и жду, оглядывая светлый коридор с дверями в комнаты для гостей. Одна из них отворяется, выглядывает Вездерук.

Нос у него красный, разбита не только бровь, но и губа, так что ухмылка получается болезненной.

– Мун, иди сюда, для тебя есть работа. – Светлые глаза алчно блестят.

Делаю несколько шагов вперёд:

– Господин старший императорский маг велел его ждать.

Вездерук будто лимон проглотил. С минуту думал.

– Не надейся, что отказ сойдёт тебе с рук, – буркает он и тихо закрывает за собой дверь.

Я прячу лицо в ладони: одной по дому теперь ходить нельзя… и что я буду делать оставшиеся мне, в лучшем случае, три года? Где взять деньги на возвращение долга? В отчаянии я стискиваю кожаный ошейник. Он кажется тяжёлым и неудобным даже больше, чем в день, когда его впервые на мне замкнули.