Настойчивый, нестерпимый жар снова прошелся по моей спине. На костяшках же в три ряда были вытатуированы буквы на незнакомом языке.
– Что тут написано?
– Yn y bywyd hwn neu o hyn ymlaen. «В этой жизни и после».
– Это на валлийском?
Он кивнул. Не то чтобы это объяснение было понятным, но в моей груди разгорелось жаркое пламя, словно решив посоревноваться в мощи с тем, чернильным, на его коже. Я еще не встречала человека с татуировками. Томми вечно твердил, что их делают только моряки да всякий сброд, но такая памятная, полная смысла красота едва ли могла сравниться с их наколками. Мне безумно захотелось дотронуться до этих рисунков, обвести пальцами контур деревьев, приласкать чарующие слова. Рука дрогнула. Остатки разума так и вопили: не делай этого! Но через секунду я сдалась и опустила свою ладонь на его руку.
Я тихо выдохнула. Сладчайший мед тут же окутал мои вены, потянул куда-то на дно. Это нехитрое касание обернулось экстазом, симфонией, удовольствием настолько сильным, что по спине побежали мурашки. Тут же безумно захотелось большего. Еще касаний, еще наготы, а память принялась подкидывать образы: вот мой темный принц ждет меня в лесу, за деревьями, в темноте, которую разбавляет лишь слабый свет луны. Вот меня целуют его опухшие губы, вот они ласкают меня, а рука тем временем поднимается по бедру. Вот потолок, весь в цветах вистерии и белладонны. Глаза Джека – точнее, моего темного принца – поблескивают во мраке, а вокруг нас ревет река. Ткань моего белого платья вздымается между нами, и я слышу шепот. Обещание. Вопрос…
Аннвил.
Он отстранился. Я заморгала. Мерный гул сменился звонким смехом и громкими разговорами. Мой взгляд снова сфокусировался на золотых лампах, на зелени, расставленной по комнате, на официантах в строгих костюмах. На пронзительных глазах мистера Уоррена.
Я приложила тыльную сторону ладони ко лбу. Показалось, что у меня начался жар.
– Ты в порядке, Аделина? – спросил он, но вопрос донесся до меня словно бы сквозь толщу воды. Я кивнула и взяла из его рук носовой платок, но не для того, чтобы вытереть лоб, а в надежде, что его пальцы снова скользнут по моим. Мои губы онемели, а по рукам и ногам будто бы сновали языки пламени, которые мог погасить своим касанием лишь он, – вот только Джек Уоррен снова надел перчатки. И когда он склонился ко мне и промокнул мой лоб, я ощутила лишь прохладу черной кожи.
– Это все ошибка.
Я не сразу поняла, что эти слова были произнесены мной. Теперь их уже не забрать назад. Да, это все было ошибкой. Не стоило уезжать из Джорджии. Не надо было обещать Томми, что я постараюсь приноровиться к новой жизни. Не надо было радовать мистера Уоррена разговорами, ужином и так далее. Меня вдруг залихорадило и накрыло волной необъяснимой паники. Какой-то глубинный, первобытный инстинкт вопил: беги!
Я вскочила. Гости, сидевшие за соседним столиком, насторожились. Десятки глаз впились в меня, но я видела лишь один взгляд. Взгляд золотистых глаз, темнеющих с каждой секундой. Именно он не покидал моих мыслей, пока я изо всех сил бежала прочь.
Глава десятая
Только добравшись до своей квартиры, я перевела дух. Целых два часа я плутала по городу, пытаясь отыскать дорогу, а когда наконец доползла до дверей, над головой уже раскинулось бескрайнее ночное небо. Первым же делом я схватила мешочек с солью и бросила несколько щепоток у порога.
Мы спускаемся к реке. Мы спускаемся к реке…
С губ сорвался судорожный всхлип. Мешочек выпал из рук. Соль просыпалась на пол, и я зарыдала. Что я творю, ну что я твор…
Что-то тяжелое ударило меня по голове. В глазах потемнело.