– Ненавижу балет, – шепчет он почти мне в губы. Затем все-таки отдаляется и покидает палату, громко хлопнув дверью.

Я выдыхаю, хотя легче не становится. И тут как назло заходит медсестра с этим чертовым букетом черных роз. Откуда она его только взяла?

– Такой красивый, – говорит она , явно лукавя.

Она ставит проклятый веник на подоконник, случайно задевает одну из роз, и вдруг из букета выпадает записка.

– Ой, простите, – мямлит медработница. Подбирает клочок бумаги и протягивает мне. Я принимаю его с неохотой и жду, пока останусь одна.

Глеб ничего хорошего написать не мог, поэтому я никогда не читаю эти записки. Но сейчас зачем-то все-таки разворачиваю, а там… Совсем не то, что я ожидала увидеть: пожелание провалиться или что он там обычно чиркает в этих записках? Однако тут написано совсем другое…

Бабочка с оторванным крылом.

Вот и все содержание записки.

– Придурок, – шепчу себе под нос, затем комкаю клочок бумаги и бросаю на пол. И зачем только притащил этот букет? Как будто и без него непонятно, что я превращаюсь в подобие поломанной куклы.

Закрываю глаза. Слезы катятся по щекам, делая мои губы солеными. Я рыдаю беззвучно, как обычно, боясь быть пойманной, показать свою слабость. И почему-то именно сейчас вспоминаю тот день, когда впервые переступила порог дома Гордеевых.

Мне было десять, когда моя приемная мать приехала в детский дом выбирать себе ребенка. Да, она именно тщательно выбирала, это я уже будучи восемнадцатилетней понимаю, а тогда же была уверена, что просто приглянулась ей. Не заметила угрюмости, холодного молчания, скупости на эмоции. Она даже не приехала забрать меня лично, послала своего водителя, который то и дело загадочно поглядывал на меня в зеркало заднего вида.

Когда большая черная машина останавливается у высоких железных ворот, я ерзаю на сиденье.

«Невероятно», – думается мне. Жить в таком доме, стать частью этого мира и обрести семью – несбыточная мечта!

Я с восторгом выскакиваю из машины и замираю, затаив дыхание перед входом во дворец. Их дом видится мне чем-то волшебным, как будто сошел со страниц сказки о Золушке тот самый замок, куда попала на бал несчастная девушка.

– Прошу, – говорит экономка, взрослая женщина с мраморной кожей и тонкими губами. Ее волосы цвета смолы собраны в тугой пучок, а черные туфли блестят так, что в них можно запросто разглядеть свое отражение. Я практически на носочках поднимаюсь на второй этаж, в теперь уже собственную комнату. Свою. Как это все-таки невероятно звучит.

Больше никто не будет распахивать занавески, слишком рано впуская солнечный свет. Больше не будут скрипеть полы, и я не буду вздрагивать ночью, опасаясь, что кто-то из ребят пришел с не самыми благими намерениями. Никаких тебе стен мышиного цвета и одного маленького ящика, полку в котором приходится делить с хулиганкой старше тебя на пару лет.

– Ваша комната, – сообщает Агриппина Павловна и, не дожидаясь моего ответа, удаляется. Я оглядываюсь, теперь уже не скрывая эмоций, открываю рот и вдыхаю полной грудью. Меня переполняет восхищение.

Подойдя к кровати, неуверенно касаюсь рукой подушки. Моя. Собственная. Затем дотрагиваюсь до светильника и вся сжимаюсь от восторга. Нет, он обычный, ничего особенного, просто он тоже мой. Личный. Мечта наконец-то превратилась в реальность.

Все еще на носочках я подхожу к большому шкафу, по моим меркам даже огромному, распахиваю дверцы и тихонько ахаю – сколько одежды. Моя приемная мать запретила брать с собой вещи, с другой стороны, тут такой ассортимент, что грех жаловаться. Я аккуратно снимаю одну вешалку за другой, поражаясь, как здорово придумано, что они висят на высоте моего роста. Свитера, блузы, юбки, брюки. А на нижней полке – туфли и балетки. Невероятно!