– Долго ли я был без сознания? – спросил он у Алиты.

– Я не знаю, как до лагеря, но в лагере ты только шесть часов.

– Мы приняли бой шестнадцатого марта.

– Значит, прошло пять дней. Сама я здесь только со вчерашнего дня.

Алиту позвал доктор. Ратмир закрыл глаза. Голова была тяжелой и пустой, хотелось есть. Из задумчивости его вывел голос лежавшего рядом человека:

– Как я понял, вы пять дней были без сознания и, следовательно, пять дней вынуждено постились?

С этими словами он протянул на ладони кусок чего-то съестного, напоминавшее подсолнечный жмых. Ратмир не стал отказываться. Но спросил:

– А как же вы?

– Это мой резерв, – ответил тот. На его заросшем щетиной, грязном лице появилась улыбка. Ратмир заметил и другое: когда-то (не слишком давно) неожиданный собеседник носил маленькие усики и ухоженные баки. – Я на «лечении» только первый день… Вчера я позволил себе обсудить кое-какие острые вопросы с надсмотрщиком на работе – и теперь вынужден хотя бы день отдохнуть. Кстати, меня зовут Виолет Рейн. Был лейтенантом боевого флота Танора.

– Ратмир Романов, – отрекомендовался Ратмир, пожимая собеседнику руку. – Был другом и соратником принца ацтеков Куаутемока.

– Другом? Соратником? Индейца? – удивился Виолет.

– Мне повезло спасти принца от сардукаров во время одной из его прогулок.

– А где ты жил раньше? Рат-мир… Ро-ма-нов… Я давно таких имен не слыхал.

– Видишь ли, Виолет… – замялся Ратмир. – Это долго объяснять…

Собеседник понимающе кивнул. И по его полуулыбке Ратмир понял, что он принят за бывшего преступника. Или шпиона. Впрочем, разубеждать Виолета он не стал, а объяснить, что с ним действительно произошло, он еще и сам себе толком не мог. На этом разговор прекратился. Ратмир, съев предложенный Виолетом жмых, улегся вздремнуть.

Проснулся уже вечером. Никаких неприятных ощущений он не испытывал, кроме голода, но с этим ощущением пока, видимо, придется смириться. Вплоть до того момента, как он сумеет сбежать отсюда. Встал Ратмир уже сам, без посторонней помощи. Сам вышел из-под брезентового полога. Но опять закружилась голова. Пришлось сесть к столбу, поддерживающему брезент. И он не заметил, как открылись решетчатые ворота. Внутрь стадиона потекла медленная унылая река людей. Это были пленники, вернувшиеся с работ. Многие из них, проходя мимо «госпиталя», бросали на два специальных подноса куски жмыха: такие же, как и тот, которым днем поделился Виолет. Краснокожие пленники бросали еду на один поднос, а белые – на второй. (Хотя их трудно было отличить: одинаково измученных и грязных). Ратмир, оказалось, сидел у первого подноса. Возле подноса для белых стоял священник в сутане, с четками в руках: он осенял каждого жертвующего крестным знамением. Из-под навеса за всем этим следили Виолет – и еще десятка два незнакомых: страшно исхудавших, чуть живых от голода.

В колонне жертвователей-индейцев мелькнул Камок. Ратмир поднял в приветствии руку. Хотел встать, но это для него уже являлось проблемой. Камок подошел сам.

– Ты? Я рад! Мы думали: не выживешь.

– Я просто был без сознания. Из-за нарушения какого-то. Врач мне не объяснил, отчего. Но для жизни, как видишь, не опасно.

Подошел давешний священник.

– Доброму христианину не пристало болтать с язычниками, – сказал он Ратмиру. – Разве может быть у вас что-то общее?

– Святой отец, – ответил вопросом Ратмир, – вы католик?

– Да, я из братства Святого Доминика.

– Так вот, падре, я никоим образом не отношусь к вашей консистории, ибо мои предки были православными, а сам я и вообще атеист. Но даже я знаю: для истинной веры все равны, и основа истинной веры – относиться к людям так, как, хотел бы, чтобы люди относились к тебе самому. А здесь тем более не может быть христиан, язычников, мусульман, белых, черных, красных, здесь все – пленники. И делить на две половины то, чего и так мало… У вас – возражение?