И вовсе не обязательно быть натуралистом, поэтом или художником, чтобы разглядеть и признать, что лучшее в птицах – всеми нами ощущаемое и нам передающееся чувство свободы и радости. Их бытие – дикое, вольное, счастливое, совершенно нездешнее – сравнимо с миром ангелов и фей, но теплая красная кровь, но пульсирующее, сродни нашему, сердце, но филигранные чувства и острый разум, но столь же богатая палитра эмоций – как много в них от нас. Кровинушка, сестричка, к вящей славе и радости облаченная в перья: твердые, как кремень, легкие, как воздух, прозрачные, как кисея; и крылья, воспаряющие над нашей сухопутностью. Найдется ли на всей земле сердце, не испытавшее этот восторг? Конечно, нет!

Помню, как однажды пришел к члену окружного совета, надеясь пробудить в нем интерес к вопросу охраны птиц в его округе. Он был рекомендован мне как крупнейший деятель совета, благодаря своему состоянию и весу в обществе влияющий на своих соратников столь неотразимо, что от его привлечения на нашу сторону, по сути, зависел успех дела. И действительно, он оказался велик, настоящий гигант. Когда в большой, тускло освещенной комнате, куда меня проводил слуга, зазвучали его шаги, мне подумалось, что вошел слон. Настоящая глыба, неповоротливый и отрешенный, он молча стоял, уставив на меня свои выпуклые безразличные глаза цвета вареного крыжовника, ожидая, что я ему скажу. Я высказался и протянул ему бумаги, с которыми, как я надеялся, он ознакомится. Но он думал о чем-то своем, а когда я закончил, он протянул бумаги обратно. «Извините, – сказал он. – Слишком много просителей. Каждому не угодишь». «Но выслушать вы можете?» – сказал я и повторил всё еще раз. Пробормотав что-то в ответ, он снова взял бумаги и склонил голову, давая понять, что встреча подошла к концу, и я, поблагодарив его за готовность снизойти, отправился по следующему адресу.

Следующим адресом был один увлеченный охотник. Узнав, чей порог я обивал до него, он воскликнул, что это была ошибка и пустая трата времени. «Не перевариваю таких людей, – добавил он. – Всё, что он знает о птицах, – это то, что перед ним на тарелке жареный гусь, которого он способен отличить от жареной индейки». Возможно, знания члена совета о ходе естественной истории действительно исчерпывались этим определением; но даже этот «неперевариваемый человек», несомненно, ощущал отзвуки того общечеловеческого чувства радости, которое всем нам дарят птицы и которое столь возвышает их в наших глазах; ведь, как ни крути, именно его стараниями постановление, пусть и не сразу, было принято.

А вот вам небольшой случай на тему вдохновляющей способности птиц. Пишет мне один друг:

Недавно слышал рассказ мисс Пэджет, как к ним в Коннахт-госпиталь залетел золотоголовый королек. По ее словам – событие месяца. Влетел в открытое окно и, к восторгу пациентов, буквально тут же освоился: садился на пальцы, давал себя кормить. Развлекал их целые сутки, а потом улетел, будто его и не было. Теперь все только и живут, что ожиданием, когда он вернется, – такая это была замечательная отдушина в их монотонной жизни.

И да простит меня мисс Розалинда Пэджет[4], чье имя я использовал, не выспросив на то разрешения, предполагая, что слава прекрасного военного врача гремит о ней беспредельно широко.

Не меньше, чем изяществом крылатых силуэтов, гармонией красок, грациозностью полета, птицы очаровывают нас своим пением. Тем особенным воздушным, дрожащим, всепроникающим средством общения, которое трогает наши души более, нежели все иные звуки, достигая у некоторых пернатых певцов такой выразительной силы, что становится как бы общечеловеческим языком чувств, заставляющим трепетать сердце в любом уголке планеты, независимо от национальности, цвета кожи, характера и жизненных целей.