Не сомневаюсь, что если бы он разбирался в птицах, ему бы не пришло на ум упрекнуть меня в выборе предмета, ведь, при всей несметности наблюдающих за птицами и пишущих о них, гораздо больше тех, кому невдомек ни птичья жизнь, ни волшебство той радости, которую птицы могут доставить нам.

Первооткрыватели птиц живут среди нас, и пусть истории их открытий всем давно известны, восторг их подлинен. Вот подруга вашего знакомого делится результатом опыта высыпания крошек на подоконник: откуда ни возьмись, возникает и принимается клевать крохотная птичка, причудливая, словно маленькая сказочная фея, нет, не воробей, не малиновка, она никогда раньше таких не видела – яркая, вертлявая, на головке хохолок, вся голубая, а снизу желтая – красавица писаная, и движения какие-то нездешние. Всю жизнь, говорит, прожила в этой стране, а такую птичку вижу впервые. А вдруг это какая-нибудь редкая гостья из-за дальних морей, где птицы ярче и живее?

Или пару лет назад получаю с севера Англии письмо от друга по перу, проводящего отпуск на ферме, мол, как жаль, что тебя нет рядом, как минимум потому, что каждый день его дом посещают с визитом необыкновенные птицы. Он думает, что это какой-то местный вид, который наверняка не встречается у нас на юге, и просто сгорает от любопытства. И раз уж у меня нет возможности приехать, он попробует их описать. Таинственные незнакомцы, числом дюжиной или более, появляются каждое утро после завтрака, когда мой приятель с работниками кормят птиц на лугу. Размером гости с дрозда, клювы желтые, длинные, острые, оперение исчерна-пурпурное с зеленым и до того глянцевое, что на солнце искрится серебром. И все в мелкую белую или кремовую крапинку. Очень красивые птицы, а ведут себя как необычно! Набрасываются на крошки так, что воробьи кидаются врассыпную, дерутся между собой за лакомые кусочки; а когда насытятся, вспархивают на крышу, где вьются между труб, и скачут по черепице, чистя перышки, свистя, щебеча, позвякивая, и что там еще имеется в арсенале странных звуков.

Мой ответ, что это скворцы, сильно огорчил друга: было тяжело признать, что он посчитал за редких неземных созданий банальных скворцов, которые, как он полагал, знакомы ему с самого детства. Позднее он признался, что никогда не видел скворцов вблизи – только на пастбищах, издалека и в стаях, представляя их лишь как что-то невразумительно черное.

Если бы леди, открывшая лазоревку (иначе говоря, синюю синицу), или мой друг, засвидетельствовавший скворцов, продолжили свои птичьи изыскания, им открылась бы сотня других видов, с расцветкой не менее великолепной и повадками не менее оригинальными, а кое у кого – и более.

То же самое можно сказать и об изобилии книг на птичьи темы. Им вовсе не обязательно повторяться. Когда автор делает героями своего романа, научного или художественного, собственных друзей и знакомых, градус их привязанности вполне может снизиться или даже совершенно обвалиться. Конечно, это при условии, если читатель узнает себя в портрете персонажа, что вовсе не обязательно, ведь персонажи, что бы ни говорил мистер Стэнхоуп Форбс[3], не всегда суть продукты «чистого реализма». Но пока читатель смотрит на героя, в котором еще не факт, что признает себя, чувства автора к своему персонажу неизбежно изменяются. Если не стесняться выражений, это похоже на чувства мальчика к поедаемому апельсину. Что взять с высосанной шкурки? Нет, ни на секунду нельзя сомневаться, что в своем намерении выскоблить факты писатель испытывает к подопытным друзьям искреннюю симпатию, и в этом поиске он сродни портретисту. Мотивы его чисты, и перемена чувств здесь иного рода. Написав собственную версию портрета, автор глядит на нее и видит, насколько она лучше, насколько бесконечно интересней, нежели оригинал, и прежняя привязанность неизбежно меняется, в конечном итоге целиком доставаясь этой версии. То ли дело, когда мы любовно пишем портреты наших пернатых друзей. Даже повторяя их из книги в книгу, мы ни капли не рискуем обесценить свои чувства к ним. Наоборот, стоит нам перевести взгляд с портрета на оригинал, мы тут же видим, как жалок – с глаз долой, из сердца вон – плод наших самых искренних усилий. Как я мог не заметить эту игру цвета, эти грациозные движения, этот поворот головки – что общего у них с моей мазней; так, рисую заново! – зачин для очередного провала, очередной мазни, достойной украсить стены разве что чулана.