Прежде чем Шерлок Холмс успел ответить, я ощутил, как в предчувствии чего-то ужасного у меня по всему телу побежали мурашки.

– Слово «RACHE», написанное кровью на стене, – догадался Холмс.

– Точно, – подтвердил Лестрейд голосом, исполненным суеверного ужаса, и мы все на миг онемели.

Было нечто зловеще неотвратимое и непостижимое в действиях таинственного убийцы, от чего его преступления казались еще более чудовищными. При мысли об этом мои нервы, ни разу не дрогнувшие даже на полях сражений, едва не сдали окончательно.

– Оказалось, что убийцу видели, – продолжал Лестрейд. – Мальчик-посыльный из молочной лавки, разносивший заказы, шел по дороге, ведущей от конюшни к черному ходу гостиницы, и заметил, что лестница, обычно лежавшая на земле, приставлена к открытому окну второго этажа. Мальчик прошел было мимо, но потом оглянулся и увидел, что по ней спускается мужчина. Однако делал он это так открыто и невозмутимо, что мальчик принял его за гостиничного плотника или столяра и особого внимания не обратил, хотя и отметил про себя: рановато, мол, начался у того сегодня рабочий день. По описанию мальчика, мужчина был высокого роста, с красным лицом, одет в длинный коричневый плащ. Должно быть, он ненадолго задержался в номере после убийства, потому что в умывальном тазу мы нашли красноватую воду – видимо, он вымыл руки перед уходом, а на простыне, которой он сознательно вытер нож, – характерные пятна крови.

Когда Лестрейд описывал внешность убийцы, я с восхищением посмотрел на Холмса – описание в точности соответствовало составленному им портрету. Но на лице моего компаньона не было и намека на торжество или хотя бы удовлетворение.

– Вы не нашли в комнате ничего особенного, что могло бы дать ключ к разгадке? – спросил он.

– Нет. В кармане убитого обнаружился кошелек Дреббера, но в этом нет ничего странного, поскольку именно он всегда за него расплачивался. В кошельке нетронутыми лежали восемьдесят с чем-то фунтов, значит, деньги убийцу не прельщали. Какими бы ни были мотивы этих необычных преступлений, грабеж определенно исключается. В карманах жертвы мы не нашли ни документов, ни записок, только телеграмму, отправленную из Кливленда около месяца тому назад. Текст такой: «Дж. Х. в Европе». Без подписи.

– И ничего больше? – спросил Холмс.

– Ничего существенного. На кровати лежала книжка, которую убитый, наверное, читал на сон грядущий, а на стуле возле кровати – трубка. На столе стоял стакан с водой, а на подоконнике – коробочка для лекарств с двумя пилюлями.

При этих словах Холмс вскочил и победно воскликнул:

– Вот оно, последнее звено! Теперь все сошлось.

Оба сыщика посмотрели на него с недоумением.

– Теперь, – доверительно сообщил мой компаньон, – у меня в руках кончики всех нитей, сплетенных в этот клубок. Разумеется, нужно будет уточнить кое-какие мелочи, но все основные события, случившиеся с того момента, как Дреббер расстался со Стэнджерсоном на вокзале, и до того, когда был обнаружен труп последнего, ясны мне так, словно происходили на моих глазах. И я готов предоставить тому доказательство. Вы могли бы забрать оттуда эти пилюли?

– Они у меня, – сказал Лестрейд, вынимая из кармана маленькую белую коробочку. – Я прихватил и их, и кошелек, и телеграмму, чтобы доставить их в участок в качестве вещественных доказательств. Пилюли я, правда, поначалу и брать не хотел, поскольку не думаю, что они представляют интерес для следствия.

– Дайте их мне, – попросил Холмс. – Скажите-ка нам, доктор, – добавил он, поворачиваясь ко мне, – это обычные пилюли?

Обычными эти пилюли – жемчужно-серые, маленькие, круглые и почти прозрачные, если смотреть на свет, – совершенно очевидно, не были.