– Ладно, спасибо тебе.

Олег поднялся по ступеням, и Парамон вслед ему прокашлял.

– Что-то еще припомнил? – обернулся Олег.

– Не серчай, ваше сиятельство, – скривился старик, понимая, что за следующие слова ему может светить барский кнут, – не заглядывался бы ты, барин, на Прасковью. Девка на выданье, сам понимаешь.

– Ты чего, старый дурак, удумал? – удивился Олег.

– Глаза-то у меня еще видят, – ответил Парамон, – а как у соседа вашего Засецкого сынок старшой попортил девку, так та и утопилася с горя. Не надо, ваше сиятельство, – попросил Парамон, – одна она у меня внучка-то осталася.

– Ты с чего это все себе придумал? – спросил Олег.

– Так к себе ее зазывал, ваше сиятельство.

– Ой, ты совсем из ума выжил, старик, – всплеснул руками Олег, – приходи через часок в зал, глядишь, поумнеешь.

Через час Олег позвал к себе нового управляющего Филимона, кучера Герасима, Прасковью и ее деда плотника Парамона.

Олег устроился в большом кресле возле камина и указующим перстом приказал:

– Пиши, Филимон, волю мою!

Филимон быстро занял место и приготовил все необходимое.

– Пиши! «Мы, Его сиятельство граф Олег Владимирович Жуков, в здравом уме и твердой памяти повелеваем! Даровать Герасиму Молчанинову, Прасковье Толмачевой и ее деду Парамону Толмачеву свободу под условием, нисколько для них не стеснительным, принять от меня по наделу земли в пять тысяч квадратных аршин и двадцать рублей и, как прежде, служить мне в срок пяти лет. По истечении срока и во исполнение цели оставить им дарованные земли в вечное пользование с правом наследования. А помимо сказанного дарую двадцать рублей Прасковье Толмачевой на приданое при условии, что Герасим Молчанинов возьмет оную девицу в жены по благословению ее родственника Парамона Толмачева. Во удостоверение чего писана сия отпускная за подписанием моим, с удостоверением герба моего, печати и собственноручной подписью». Написал? Поставь число и год.

Филимон все исполнил, и Олег, поднявшись, достал из кармана сюртука гербовую печать и выполнил ее оттиск на листе написанной бумаги, после чего собственноручно расписался.

Первым после всего сказанного отмер Герасим:

– Это чо, барин?

– Свободны! – махнул рукой Олег.

При этих словах Прасковья, несмотря на свой крутой характер, разомлела, и Олег, заметив это, прикрикнул на Герасима и Парамона:

– Ну ловите девку-то!

Прасковья, не веря своему счастью, хлопнулась в обморок, а ее дед и суженый так и остались стоять как два остолопа, не понимая, что сейчас произошло.

– Не поймали, дурни, – довольно улыбнулся Олег.

Слухи о неслыханной щедрости графа Жукова распространились по окрестным весям с молниеносной скоростью и к концу следующей недели докатились до Рязани, где стали предметом горячих обсуждений в среде поместной аристократии и духовенства.

– Неслыханно! – произнес пожилой старикашка, похожий на сухой пень, обращаясь к окружающим его людям, выходящим из храма.

– Да-с, господа, – согласился с ним поджарый майор лет сорока, поглаживая длинные усы, – последний раз такое безрассудство случалось в окрестностях целых двадцать годов назад, когда помещик Кулюкин из соседнего уезда в пьяном забытье отписал вольную всем своим людишкам.

– Ну да! То дело я помню, – ответил ему седовласый помещик, в дорогом сюртуке, с виду походивший на купца первой гильдии. – Кулюкин-то от горячки помер через месяц, а его наследники решение-то обжаловали. Правда, людишки к тому времени разбежались кто куда. Кои в городе осели, тех словили, а которые и в разбойники подались. Дело громкое было.

– А вы что, Дмитрий Данилович, думаете по этому? – поинтересовался старикашка у полковника. – Молодой граф, чай, ваш сосед.