Полковник бережно повесил телефонную трубку на рычаг. Медленно, словно преодолевая невидимое сопротивление, направился к выходу, покинул палатку.

Первым делом его лицо окутало раскаленным воздухом. Он даже отшатнулся, решив, что кто-то плеснул в него кипятком. Воздух горел. Такого он еще не видел, но мог поклясться, что вокруг него пробегают еле заметные змейки пламени. Глаза заслезились от жара.

Полковник окликнул солдата с ведром, стоящего неподалеку.

– Они уже мертвы. Залейте огонь, дышать нечем.

Они были мертвы, но полковник мог поклясться своей жизнью, что он видел, как сквозь огонь, сквозь боль и ненависть, два девичьих ока смотрят на него, обрекая на скорую гибель.

2

* * *

– Ну и жара, – простонала Ириша, пытаясь расшевелить засевший намертво шпингалет и открыть окно.

– Скорее духота, – вяло заметил я, – это все потому, что в городе мало кислорода из-за загрязнения, а озоновый слой… – Ириша резко развернулась и бросила на меня злобный взгляд.

– Послушай, умник, раз ты так много знаешь, может просветишь глупую сестру и скажешь как открыть это гребаное окно, иначе мой запеченный труп будет на твоей совести.

Жара действительно стояла ужасная. Уже неделю, еще до обеда, можно было засечь температуру на термометре на отметке в тридцать восемь градусов. А случались дни, когда она доползала до черточки с цифрой 50. Учитывая, что население города привыкло в это время года обходиться двадцатью, двадцатью пятью градусами, для людей это была просто катастрофа. Вот и по телевизору молоденькая ведущая вещала о том, что из-за погоды и бескультурья отдыхающих, в районе продолжаются пожары, и самый крупный из них бушует в окрестностях Песчаного берега.

– Я просто хотел сказать, что будь озоновый слой над нашим городом чуть поплотнее, жара была бы менее заметной, – вставая с дивана, я заметил, как лицо сестры искривилось. Это было явным признаком того, что она готова отпустить какую-нибудь колкость. Но, видимо, хорошенько подумав, она решила пощадить меня, и не выдавать очередную глупость. Я был только рад. Я не любил ссориться с сестрой, хотя удержаться от этого было невероятно сложно. Ириша была из тех людей, которые, не обладая великими умственными способностями, старалась компенсировать их своей неугомонностью и постоянными остротами. К сожалению, из всех людей на свете, она оставалась единственной, кто считал эти остроты поистине колкими. Была, конечно, еще Иришкина подруга, но та считала подтрунивая моей сестры едкими лишь из-за страха за собственную жизнь. Поверьте, Иришка не давала слабины своей ближайшей соратнице ни на грамм, и влепить хорошую оплеуху подруге ради профилактики гармоничных и крепких отношений для неё было делом плевым. Но, несмотря на непробиваемую глупость, Иришка училась в университете, и этим летом с успехом перешла на третий курс. В связи с данным достижением она чувствовала невероятную гордость и не упускала возможности отметить, что я всего-навсего “одинадцатиклашка”. Я же в свою очередь старался ей не перечить и не упоминать, что вместо нее на экзамен по философии “пришелестело” двести долларов. В общем, отношения у нас были как в обычной среднестатистической семье, между обычным младшим братом и абсолютно обычной старшей сестренкой.

Я с силой надавил на оконную раму и начал крутить шпингалет. Немного поупрямившись, железка заскрипела, и миллиметр за миллиметром поползла вверх.

– S’il vous plait, – с улыбкой сказал я, открывая окно и впуская мифический свежий ветерок в душную комнату.

– Я не балакаю на вашем иврите, – гордо бросила Ириша и высунулась в окно.