– Без креста, без молитвы!

Судьба дома решена. Комиссия – две симпатичные тетушки – особенно в состояние жилища не вникала. Походили по комнатам, задержались в совмещенном санузле, имевшим приятный вид, поскольку Мил сам поставил новый смеситель, а Вета сильно потратилась на разные корзины, шторки и зеркало. Вынесли готовое решение:

– Бабушка, выселяться будем. Месяца через два-три. Дом под снос.

Вету положили на заднее сидение, хотя она и сопротивлялась. В ней проснулась кокетка: не хотелось показаться мужу больной и беспомощной.

Около часу ночи вдруг объявился Мыкалка. бутылкой яблочного сока.

– Мамочка, не грусти. Смотри, что я вам принес!

Светик вспыхнула.

Мыкалке не поздоровилось бы, если бы вдруг Мил не вышел в уборную, впустив длинный луч света. Лучик упал, приковав Светиково внимание к приходскому листку, засунутому небрежно за зеркало. Виднелось только название: «слово о милосердии и молитве».

Светику пришла легкая мысль:

– Ты, Александр Васильевич, молиться пришел. Теперь тебе всю ночь спать не придется. Иди на кухню, поешь и чаю напейся.

Скорая приехала в начале второго. Врач оказалась крепкая, суховатая тетушка, в возрасте, лет за пятьдесят. В ее поведении и словах чувствовалось что-то военное. Мил спросил, не смущаясь:

– Вы не служили в военном госпитале?

Доктор довольно приветливо ответила:

– Да. В госпитале имени Бурденко.

Два или три вливания доктор сделала почти молниеносно. Пациентка, ощутив их, открыла глаза. Тускло мерцающие, внезапно выцветшие.

– Папа! – сказала Вета, – Николенька.

Доктор следила за пульсом, прикладывая длинные пальцы с круглыми ногтями то к шее слева, то к левому запястью, то к тонкой Ветиной щиколотке. Очень скоро нос у Веты порозовел.

Мыкалка спал, головой на кухонном столе. Вернее, на молитвослове. В конце полностью прочитанной Псалтири напечатан был канон на исход души от тела. Мыкалка заснул, не дочитав его.

Вечер казался Стеше необыкновенно жарким, наполненным призрачными, нереальными впечатлениями. Будто не с работы идет, а из театра. Господи, помилуй! И дома так пусто, будто никого там никогда более не будет.

Едва добравшись до дому, Стеша поняла, что сегодня на службу не пойдет. Хороша молитвенница! Съездила в Лавру, легкой одеждой пощеголять. Надо же хоть раз в году поболеть! Непривычным было только настроение. Чувство неотвратимо подступающей волны. Нельзя было сказать, хороша или плоха. Нельзя было сказать, откуда. Нельзя было сказать, нравится или пугает. Ничего нельзя было сказать. Ветер переменился.

Какой-то необъяснимый, огромный ветер.

Дыхание билось неровно, душными комками. После горячей ванны с морской солью и пихтовым маслом Стеша принялась за лекарства. Температура выше тридцати семи не поднималась, но самочувствие было на все сорок. Хотя и полегче, после ванны. Из кухонного стола был извлечен большой чайник с двумя ромашками на боку. Для трав. Травяная смесь подбиралась нехотя. Стеша села на стул, посмотрела на многочисленные картонки и набросала в чайник сразу несколько привычных средств: ромашка, календула, липовый цвет. Пока заливала кипяток, показалось, что прошло едва ли не полгода.

Не хотелось ни есть, ни пить. В холодильнике грустили фруктовый салатик и настоящее лобио, запах которого просочился даже в прихожую.

Потом время куда-то исчезло.

Когда пришла в себя, Стеша обнаружила, что сидит, раскачиваясь, на стуле, и поет какую-то грустную народную песню. Кажется, даже не русскую. Посмотрела на часы: сорок минут прошло. Чайник еще не выкипел, он тоненько посвистывал на маленьком огне. Пора пить настой. После первой чашки Стеша почувствовала жажду. Горячий напиток вливался внутрь словно бы сам собой. Стеша съела ложку меда и добавила кипятка в опустевший сосудик. Мед разошелся в груди ароматной гаммой, теплом летнего луга. Пожалуй, еще чашечку. Когда чайник опустел, она не заметила.