Испуганная Соня попыталась отнять у матери Любу, а когда у неё это не получилось, стала звать брата и сестру, завопив во все горло:

– Гришка-а-а! Шурка-а-а! Бегом сюда-а-а! Помогите мне!

Выбежав из дома, брат и сестра ринулись к матери. Ничего не понимая, но догадываясь, что происходит что-то плохое, они окружили её около калитки, не позволяя пройти. Но Людмилу было не остановить:

– Пошли вон! – топнула она ногой. – Не трогайте её, она мне своим вытьём и так всю душу вынула!

– Не надо, мам, пусть Любка останется, – попросил даже не любивший младшую сестру Гришка.

– Быстро домой! – прикрикнула на него мать. – Ну? Кому я сказала?

А потом, ещё раз встряхнув за шиворот младшую дочь, вышла со двора и повернула к лесу, туда, где лежала тропинка в её родную Касьяновку.

***

Долгим и очень утомительным показался трёхлетней девочке этот путь. Через лес и овраг шагали они так медленно, потому что очень скоро обе устали: Людмила из-за узла с вещами дочери, а Любаша – потому что никогда ещё не ходила так далеко и не привыкла к этому.

– Я пить хочу, – наконец сказала она матери, – мама, пить…

– Обойдёшься, – равнодушно ответила ей мать. – У бабушки наешься и напьёшься.

Но девочка уже не чувствовала своих уставших ножек. Она села прямо на землю и заплакала:

– Ма-а-ма… Я хочу домой, к Шуре и Соне… Ма-а-ама-а…

– Не замолчишь, я тебя волкам отдам, – рявкнула на неё Людмила, дёрнув за руку. – Вон они в кустах сидят.

Люба испуганно замолчала.

Они шли ещё очень долго, и девочка все же не выдержала, она мешком свалилась под ноги матери и закрыла глаза.

– Ну давай, сдохни ещё мне тут, – проворчала Людмила, поднимая дочку и встряхивая её за плечи. Голова Любы совсем не держалась на тоненькой шейке, и сама девочка напоминала сейчас не живого ребёнка, а тряпичную куклу, набитую ватой.

Чертыхаясь, Людмила подняла её на руки и понесла, едва ли не впервые с младенчества дочери прижимая её к себе. Лёгкая как пушинка, девочка почти ничего не весила, но Людмила устала за долгую дорогу, тем более что её спину оттягивал тяжёлый узел, а потому, когда она подошла к родной деревне, уже с трудом передвигала ноги.

– Господи, да будет этому конец или нет? – пробормотала себе под нос Людмила, ввалилась в дом матери и бросила на кровать спавшую беспробудным сном дочку.

Увидев дочь и внучку, Анфиса так и замерла, раскрыв рот.

– Это что за явление Христа народу? – приподняла она редкие седые брови: – Каким это ветром вас принесло? И с вещами ещё. Насовсем ко мне, что ли, надумала? А семья как же, Алёшка, остальные дети? Ну, говори уже, что молчишь-то?

Людмила набрала в ковшик воды и долго пила её, невольно оттягивая время. Всю дорогу она думала, что скажет матери, и вот теперь, когда нужно было с ней объясняться, она совсем растерялась.

Но Анфиса слишком хорошо знала свою дочь, а потому нахмурилась:

– Ты долго ещё в молчанку играть будешь? Зачем пришла на ночь глядя? Остаться, что ли, хочешь?

– Любку тебе оставлю, а сама домой пойду, – выговорила, наконец, Людмила. – Детвора там осталась, ждут они меня.

– Да толком говори, что случилось? – рассердилась на неё мать. – Зачем мне твоя Любка? Что я, старая, с ней делать буду? Мне бы себя обслужить и то хорошо. В огороде дел полно, а тут ребёнок. Не знаю, что ты там выдумала, но мне она здесь не нужна. Вот сейчас выспится, чаем вас напою и с Богом идите домой.

– Забери ты её от меня, – зарыдала во весь голос Людмила. – Не дай грех на душу взять. Не выдержу я, в колодец её столкну или ещё как-нибудь. Всю жизнь она мне поломала!

– Ополоумела ты, что ли?! – Анфиса несколько раз хлестнула дочь мокрым полотенцем, которое держала в руках. – Ты что несёшь, дура помешанная? В какой колодец? С ума вы там посходили все? Алёшка куда смотрит?