– Ну что ж ты так, батя, а? – поморщился Андрей, никогда не видевший отца в таком состоянии. Он с трудом поднял его, дотащил до кровати и уложил, укрыв одеялом. Потом поставил на табурет рядом с ним ковш холодной воды и ушёл домой, понимая, что ничего сегодня от него не добьётся.

***

А по Касьяновке уже поползли про Кошкиных разные слухи. Одни говорили, что это Алексей загулял от жены, другие уверяли, что он застал её с кем-то на своём сеновале. Юркая, неугомонная старушонка Тарасиха Христом Богом клялась, что видела, как Алексей избивает жену за то, что она наградила его постыдной болезнью. Были и те, кто припомнил младшей дочери Людмилы и Алексея её непохожесть на родителей и братьев с сёстрами.

– И правда, бабоньки, – прижимала ладонь к щеке Надежда, местная продавщица из сельпо: – Меньшая-то у них какая! Там ни капельки Алёшкиного нет. Вот оно в чём дело! Ай да Людка! Здорова ноги раздвигать! А только от кого она дочку-то прижила?

– Да может от твоего Петра, – хихикнула доярка Антонина, всегда завидовавшая не хлопотной должности Надежды и тому, что она всегда ходит с причёской и крашеными ногтями. – Он у тебя тоже смуглый и большеротый, как и та девчонка.

– Тьфу на тебя, – рассердилась на злую односельчанку Надежда. – Чтоб язык твой поганый отсох! Всё! Идите отсюда, магазин закрыт на переучёт!

– Сахару мне продай! – стукнула в захлопнувшуюся перед её носом дверь Антонина.

– Нету его, закончился, – ответила ей Надежда, от злости пнув целый мешок сахарного песка.

А вечером, вернувшись домой, она принялась выяснять у Петра, было у него что-нибудь с Людкой Кошкиной или нет. Не только Петру, но и некоторым другим мужикам пришлось несладко. Чуть ли не каждая деревенская женщина хотела узнать, не виновен ли её благоверный в истории Людмилы и Алексея, не он ли наследил там, где ему не положено. Но мужики все как один твердили, что даже не думали смотреть в Людкину сторону и ничего общего с ней никогда не имели. Так и осталось деревенское следствие незаконченным. И только Галина, соседка и единственная подруга Людмилы, слушая бабьи пересуды, тихонько вздыхала: ох, как ей хотелось рассказать всем, что Людка родила младшую дочку не от кого-то, а от самого Ваньки Серого. Но боялась Галина, что узнав об этом, её подруга и в самом деле наложит на себя руки, а ещё опасалась самого Ваньки. В тюрьму-то его не навсегда упрятали. Потому и молчала.

***

Прошло несколько дней. Все это время Людмила не поднималась с постели, толком не ела и не слушала упрашиваний Сони, которая просила её взять себя в руки.

– Отстань, не хочу, – то и дело повторяла женщина, отмахиваясь от дочери.

Но в воскресенье утром встала сама, собрала кое-какие вещи и прошла в комнату, где спала младшая дочь.

– Любка!

– А? – спрыгнув с постели, девочка подбежала к матери.

Та грубо схватила ею за руку и поволокла на улицу.

– Мам, а ты уже не болеешь? – спросила её Люба. – Я не болею, меня Соня и Шура лечили. Мам… Мама, мне больно!! Ма-а-ма!! Отпусти!!!

– Мам! Вы куда? – выглянула из огорода Соня. – Мама?

– Любку к бабушке отведу и вернусь, – буркнула Людмила. – Она теперь там жить будет.

– Почему? – удивилась девушка.

– Не твоё дело, – огрызнулась мать. – Я сказала, значит, так надо.

Люба, услышав, что они идут к бабушке Анфисе и мама собирается оставить её там, заплакала:

– Мама, я не хочу! Я дома буду! Мама, пусти! – девочка упала и пыталась ухватиться слабенькими пальчиками хоть за что-то. Но мать волокла её за шиворот по земле, как мешок, не обращая внимания на то, что дочь до крови сдирает ладошки и колени.